Не помню, почему я ушла из хора Локтева. Скорее всего, потому, что поступила (правда, ненадолго) в Музыкальное училище при Консерватории на отделение ударных инструментов. Но, кроме встречи с Лялей, судьба свела меня с Хором еще раз почти двадцать лет спустя. Я работала тогда в Институте народов Азии Академии наук СССР все в том же Армянском переулке. В Комитет комсомола поступила просьба от Комитета международных молодежных организаций о братской помощи - командировать переводчицу с французским языком. Я же недавно отработала в этой роли на Международном конгрессе антропологов и этнографов в Москве и на очередном форуме народов Азии и Африки в Баку. Послали меня. Оказалось, что надо ехать во Францию с Ансамблем Локтева.
Шел 1967 год, до того момента я даже ни в одной социалистической стране не побывала, а тут сразу Франция. Но, правда, это был не туризм, а служебная командировка, Заказчик, то есть Комсомол, от власти был автономен, да и времена наступили не такие уж людоедские. А тут еще оказалось, что я пела в Ансамбле. Получалось, что Ансамбль по старой дружбе давал мне шанс, о котором я всю предшествующую жизнь только мечтала - увидеть Францию.
В моей страсти к этой стране было даже что-то болезненное. С раннего отрочества французская речь вызывала у меня томление сродни любовному. Я перечитала всего Бальзака, Мопассана, Гюго, Флобера, Золя (его особенно любила мама), Роллана, Мериме, Франса, благо собрания их сочинений выходили одно за другим. Хорошо знала французскую живопись, в первую очередь, "непоощряемых" импрессионистов. И, конечно же, фильмы и песни, за которыми гонялись где только можно. Но более всего привлекали меня картинки живой жизни - в фотографиях и свидетельствах очевидцев. Каким-то образом ко мне попал маленький альбомчик современных черно-белых французских фотографий. Там были виды Парижа, но наполненные людьми. Бесконечно привлекательными и полными достоинства. Элегантными в любой одежде и головных уборах. Особенно запомнилась одна фотография. На ней бежал мальчик лет двенадцати (мне было чуть меньше). В черных гольфах, коротких штанах, в тонком черном пуловере с открытой шеей. Под мышкой у него был длиннющий узкий батон. И удивительное выражение лица - сочетание независимости и ответственности. Этот мальчик не стал бы делать то, что не считал нужным, и ни за что бы не надел на себя ничего уродливого и безвкусного...
Мечты о Франции преследовали меня и казались настолько беспочвенными, что грядущая поездка с Ансамблем даже как-то разочаровала что ли, придав пугающую конкретность привычным смутным мечтаниям.
Первые незабываемые ощущения: другой свет - мягкий желтый свет вдоль шоссе из Орли в Париж; другой запах города - более легкий и элегантный - и другие, чем в Москве, звуки: у нас автомобильные гудки и трамвайные звонки, здесь - мелодичная сирена полицейских машин и карет скорой помощи.
Поездка была обставлена чрезвычайно помпезно. Год для советского государства - юбилейный, группа - сто пятьдесят человек, да при этом дети, залы во Франции, в трех городах (Париж-Лион-Марсель) - огромные и престижные, интерес - большой. Правда, Локтев нездоров, но с ним едет его личный врач.
Увы, бедный Владимир Сергеевич так и не поехал, а вскоре после гастролей умер, не дожив и до 60 лет.
Организаторами гастролей под лозунгом "50 лет дружбы между французским и советским народами" выступило общество дружбы Франция-СССР. При активном участии Французской компартии, в те годы весьма влиятельной и богатой. Так что жили мы в ее владениях: в Париже - в старинном замке в 80 километрах от центра, в Марселе - в прекрасном летнем детском лагере на природе. В Лионе мы, кажется, не ночевали, а сразу сели в ночной поезд.
Кормила нас тоже компартия. По части еды у меня было две мечты: попробовать таинственный камамбер, без которого не обходились французские обеды в литературе и в кино, и печенье Мадлен - из Пруста. Обмакнув это печенье в липовый чай и надкусив, герой романа "В поисках утраченного времени" как раз это утраченное время и обретает.
Поскольку за обедом и ужином сыр на десерт нам подавали постоянно, я наивно спросила у энергичной пожилой подавальщицы, нельзя ли попробовать камамбер. Ответ был неожиданно патетическим: "Если наша советская подруга хочет попробовать камамбер, она его попробует". Я поблагодарила, а, когда она отошла, мне старшие товарищи устроили головомойку: как я могла попросить. Я расстроилась, и на следующий день, когда камамбер стоял на столе, чуть не сделала новый ляп, пытаясь от него отказаться под взглядами старших товарищей. Их было человек десять, и, кроме педагогов и руководителей Ансамбля, - представительница Комитета молодежных организаций со знанием французского языка, общительный и чуть даже разбитной кагебешник, жена Локтева и его врач, которая теперь должна была следить за здоровьем детей. И, надо сказать, очень даже пригодилась, потому что одна девочка заболела ветрянкой, у других детей было плохо с желудком и т.д....Я пригодилась тоже: переводить приходилось все время. Но нас с доктором взрослый коллектив отсек, держал в отчуждении. Даже в последний день двухнедельных гастролей, когда коллектив решил отметить завершение, нас не позвали, и мы в своем дортуаре детского лагеря в Марселе всю ночь слышали звуки чужого веселья и праздника. Как в известной детской песенке: "За стол все гости сели, Им подали пирог, Глядит на них с постели Бедняжка Петушок". Мы были чужие, а кагебешник - своим.
Что касается печенья Мадлен, то его тоже удалось попробовать, и при более удачном стечении обстоятельств. Но прежде расскажу о том, как проходили гастроли.
Дети оказались чудесными не только в смысле творческом, но и в безупречном поведении: никаких забот с ними не было. Правда, им и разбежаться было некуда, поскольку мы жили далеко от Парижа, и на концерты нас возили на автобусе. Они пели везде и всюду - в автобусе, на улице, на вокзале, собирая толпы любопытствующих. Они прекрасно общались с публикой и с прессой (нередко даже и без моей помощи). Обладали отличным чувством юмора. Так, узнав, что фамилия шофера автобуса - Бизе, встретили его увертюрой к "Кармен", а, перед отъездом из нашего замка сыграли для жителей ближайшего городка концерт и очень симпатичный капустник. Замечательно имитировали сигналы автомобилей общественных служб...
Сами концерты имели успех. Особенно, когда Хор пел французские песни (по-французски) и "Репетицию концерта Моцарта", где голоса имитировали звучание инструментов - флейты, гобоев, альтов и даже контрабаса. И особенно, когда танцевальная группа исполняла танцы народов мира (на волне мирового успеха моисеевцев) и степовала в "Топотушках". Залы (среди них - огромный Шайо, где две тысячи мест) были заполнены полностью. Видимо поэтому хозяева к концу гастролей расщедрились и всем нам выдали по 200 франков (первоначально предполагалось, что платить ничего не будут). Ниже расскажу, как я их потратила.
Свободное копирование
