Школа всеми силами старалась стереть с каждого индивидуальные черты, но объединить нас в коллектив и привлечь хоть чем-то к себе у нее не получилось. После уроков все разбредались в поисках себя. Времени свободного было полно. Шли во двор играть. Играли в казаки-разбойники (одни искали других по специально оставленным следам), в прятки, в лапту, в чижика, в штандор, в "кольцо, кольцо, ко мне". Прыгали через длинную веревку, которую двое крутили, а остальные по очереди впрыгивали и выпрыгивали, а, кто задевал, сменял крутящих. Надо сказать, я не очень в игры вписывалась. Хорошо играла только в лапту, прыгала так себе. Больше любила одна идти напрямик через дворы. Прообраз сегодняшнего паркура: лезть через заборы и стены, дабы доказать себе собственную состоятельность. Но это было до определенного возраста, да и риск порвать одежду оказался слишком велик. Потом начались кружки. Их, как и спортивных секций, существовало тогда множество, и все почти были общедоступны.
Совсем неподалеку, в переулке Стопани, находился открытый в 1936 году городской Дворец пионеров. В старинном и причудливом особняке чаезаводчика Высоцкого. Но внутри уже успели поработать советские мастера искусств, и на стене зала с роскошной лепниной потолка и паркетом, где репетировал хор, соседствовала стильно написанная и занимающая всю стену красная конница, куда-то устремившая свой бешеный бег.
Из Армянского через Кривоколенный до Чистых прудов, пересечь их, и проходной двор прямо выведет к переулку Стопани, потом мимо Швейцарского посольства, и ты во дворе Дворца пионеров.
Там постоянно что-то происходило: концерты, что-то официальное и какие-то веселые конкурсы, встречи с писателями и поэтами, из которых больше всего запомнилась одна - с Фридой Вигдоровой.
В 1949 году писательница издала в Библиотеке "Огонька" маленькую книжку "Мой класс", и в этом же (или в следующем) году я, прочитав книжку, попала на встречу с автором. Не случайно, не по чьей-либо руководящей воле, а потому что мне захотелось.
И про книжку поговорить, и на автора посмотреть. Потому что в ее книжке (в отличие от прилежаевской и многих других "школьных") все было правдой. Ученики - такие же, как мы, и даже так же играли в "Трех мушкетеров". У них, как и у нас, все персонажи Дюма были распределены между одноклассниками, и функции их были постоянными. Так, мне, например, досталась роль де Тревиля, и это означало, в частности, что мушкетеры должны были мне подчиняться. Но у тех, у книжных, учительница была другая. Сама Вигдорова. И отличалась она от нашей тем, что ей ученики были интересны, она относилась к ним серьезно, с уважением, как к равным. И так же Вигдорова относилась и к школьникам, пришедшим на встречу. Как к достойным собеседникам. Ей задавали вопросы, но больше спрашивала она. И как-то само собой получилось, что я увязалась ее провожать, и она всячески поощряла мои высказывания на предложенную тему, и расставание показалось внезапным, как будто незапланированным. Мы больше никогда не встретились, но я следила за всеми ее публикациями и очень гордилась ею, как гордятся близким человеком, когда стало известно, что именно она застенографировала и сделала предметом гласности постыдный суд над Бродским.
При всем при том, главной притягательной силой Дворца пионеров были все же не отдельно взятые мероприятия и встречи, а кружки.
Уже не помню, почему, но о театральной студии Дворца пионеров речи не было, хотя театр уже был моим вполне серьезным увлечением. И не только зрительским. В пятом классе я поставила с одноклассниками "Золушку", и мы ее сыграли, а в шестом смело взялась за "Синюю птицу". Для начала отправилась добывать текст в Музей МХАТ, где мне легко выдали режиссерский экземпляр Станиславского, и я долго переписывала от руки первый акт. Себе взяла роль Тильтиля. Нашла подходящее помещение для репетиций, где было большое полукруглое окно с широким подоконником (нас почему-то легко пустили в Центральную Школу Комсомола, конструктивистское здание которой находилось на углу Малого Комсомольского и Армянского переулков). На этом-то подоконнике и происходило действие до Чуда Превращения. А за окном должна была быть украшенная елка богатых детей в доме напротив. Репетиции состояли из безудержных фантазий, но дело далеко не ушло, потому что текст учить всем было неохота, и постепенно ходить на репетиции исполнители перестали.
Поскольку я продолжала активно читать стихи в самодеятельности, и меня даже посылали от школы на районные и городские смотры и концерты, решила пойти в кружок художественного чтения и неожиданно встретила трудности: не хотели принимать. Тут уж мама, оскорбившись за меня, нашла каких-то своих поклонников в Комсомоле, и я вошла в закрытую дверь. Оказалось, что кружок был не простой. Он поставлял детские голоса на Радио и посылал кружковцев профессионально приветствовать съезды, слеты и конференции всех уровней и направлений. Своего рода Питомник златоустов. Голоса требовались специфические - звонкие, пионерские, да и внешность тоже. Руководила кружком Татьяна Васильевна Девлишева, диктор на Радио, серьезная, умная женщина с драматической судьбой, судя по ее внешности. Меня она никогда и никуда не послала ни разу. А звездами кружка были Таня Лукашевич и Витя Домащенко. Они вели тогда на Радио "Пионерскую зорьку": "Здравствуйте, ребята, слушайте Пионерскую зорьку!" Голоса их звучали всегда радостно, приподнято, как в песне "И куда ни пойдешь, всюду счастье найдешь, нам открыты все пути".
Занятия состояли в том, что каждый по очереди читал выученный отрывок, а Татьяна Васильевна поправляла. Я выбрала из "Войны и мира" - визит князя Андрея в усадьбу Ростовых, но до меня очередь никогда не доходила. И, в конце концов, несмотря на комсомольский блат, Татьяна Васильевна "чужую девочку" выжила.
Следуя советам отца, я записалась в секцию фото и в оркестр, в группу ударных. Фото кончилось быстро. Руководитель кружка, судя по всему, сторонник фундаментальных знаний с богатым опытом испытанного дефицита, стремясь передать кружковцам профессиональные секреты, на первом же занятии диктовал нам списки фиксажей и проявителей с оптимальным, я думаю, составом компонентов в оптимальных долях. Это было скучно и бессмысленно: меня на первых порах вполне устраивали покупные химикаты. До обращения с аппаратом и практических занятий дело для меня так и не дошло.
В занятиях музыкой я проявила большее упорство, хотя и это было не так уж увлекательно. В маленькой комнатке, совершенно одна, я сидела с барабанными палочками в руках и колотила ими по кожаному валику, развивая силу и быстроту удара. Никто, правда, не следил, правильно ли я делаю. Через какое-то время мне выдали на дом ксилофон и палочки-ложечки. Дома я раскладывала его на диване и разучивала Гавот Госсека, добиваясь непрерывности тремоло. Почему-то занятий по музыкальной грамоте не было. После отчетного концерта я знаменитой не проснулась и сдала казенный ксилофон с палочками.
Зато самые радостные воспоминания связаны у меня с Хором, которым руководил Владимир Сергеевич Локтев. Если я в жизни и испытала радость коллективизма, то это было тогда, в хоре. Во-первых, меня приняли с радостью, и, когда после публичного прослушивания выяснилось, что у меня альт, группа альтов зааплодировала в знак приветствия. Во-вторых, занятия проходили в том самом зале с несущейся конницей, которую я не уставала разглядывать. Но, главное, мы пели замечательную музыку.
Распевались протяжной "Уж ты, сад, ты мой сад, сад зелененький, ты зачем рано цветешь, осыпаешься...". Разучивали песни народов мира, классику, а пафосные пионерские песни - редко. И такое наслаждение возникало от гармонии голосов, от исключительной чистоты звучания, от ласкового дружелюбия Локтева и его безупречной музыкальности. И еще: в Хоре было всегда весело. Локтев заражал оптимизмом и радостью бытия. Видимо, от него и установилась атмосфера взаимной приязни хористов.
Он создал Хор в самом начале войны, в осажденной Москве, довольно быстро превратив его в Ансамбль песни и пляски, куда входил хор, оркестр и танцевальная группа. Плясками стала заниматься Елена Романовна Россе, строгая балетная гранд-дама, которая даже в тогдашний шлягер Ансамбля - "Школьную польку" ухитрилась внести куртуазность: крохотные, но уже кокетливые девчушки в белых фартучках танцевали с не менее крохотными, но уже галантными суворовцами вполне светский, вполне бальный танец. А мы, Хор, подпевали:
Чтобы праздник был веселый,
Подпевай, родная школа,
Наш веселый смех
Пусть несется дальше всех...
К удивлению пассажиров большого туристического автобуса, следовавшего в январе 2007 года из Мехико в Акапулько, эта Школьная полька со всеми полностью словами громко зазвучала в исполнении двух сильно пожилых теток, одной из которых была я, а другой - моя новая знакомая Ляля Хазан, давно уже проживающая в Соединенных Штатах Америки. Мы оказались в одной туристической русскоязычной группе по Мексике. Путь был долгий. Сидели рядом, разговорились. Как-то сразу сблизились. Настолько, что Ляля дала мне почитать свои стихи. В одном из стихотворений упоминался Армянский переулок, где она жила. Оказалось, что мы одного года, учились в одной школе в параллельных классах и в одно и то же время ходили во Дворец пионеров. Только я пела, а она танцевала. В Школьной польке Ляля солировала: самая маленькая и самая умилительная девчушка, которая всегда срывала аплодисменты и всем запоминалась. Особенно, как грациозно она наклоняла хорошенькую головку, танцуя. Ну, мы и исполнили вместе Школьную польку:
Кто уроков не боится,
Кем гордится класс,
Тот умеет веселиться
Лучше во сто раз.
Наш суворовец подтянет
Крепче ремешок.
Разрешите вас на танец
Пригласить, дружок...
Свободное копирование
