Путешествие в Браззавиль

Путешествие в Браззавиль. 1927 год

1927 год, июнь месяц. Погрузился на французский пароход «America», отчаливаем от набережной. Много людей, провожающих своих родственников в далёкую малоизвестную Африку. Многие плачут, расставаясь, как на пристани, так и на пароходе. Мне плакать нечего да и не о ком – рад вырваться на свободу.

Поднялся на палубу, любуюсь пейзажем проходящих берегов Франции. Открытое море. Пассажиры, как говорится, утрамбовываются. Спустился в каюту. Встретил моего соседа по каюте, адъютанта Колониальной армии. В каюте нас двое. Еду 2-м классом. Бьёт гонг на обед. Мне отвели место за центральным столом, куда приходит время от времени капитан обедать, этим делая честь всем пассажирам за столом. Знакомимся.

На другой день у себя на кровати нашёл телеграмму. Читаю. Как приятно читать такую приветственную телеграмму – в открытом море, одинокому, забытому или, вернее, забывшему всех! Это телеграмма от мадам Thouveuot и мадам Mechno. Спасибо им.

Познакомился с одним молодым человеком, который ехал в 1-м классе со своим дядей в Браззавиль, где тот директор банка, а он – служащий этого же банка. Вот так почти всё время провёл с этим молодым человеком, болтая или играя в шахматы, в дамки или гуляя по палубе. Один раз осмотрели с ним машинное отделение. А другое время отдыхал от нечего делать на раскладном стуле или слушал играющих на пианино дам или мужчин, обедал, завтракал, купался-плавал в парусиновой ванне, куда накачивали морскую воду. В общем, наслаждался жизнью: «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда, долговечно не свивает хлопотливого гнезда» - из стихотворения Пушкина. Вот так и я от последних мытарств жизни и переживаний отдыхал и никак не мог прийти в себя.

Начались очередные африканские причалы; первый – это Конакри. Всех оповестили, что придёт шхуна разгружать быков и чтобы к борту близко не подходили из-за волнения моря. Когда подошла шхуна, то её экипаж тоже предупредили (морской офицер через рупор), чтобы никто не лез через перила парохода до тех пор, пока пароход и шхуна не будут полностью пришвартованы друг к другу.

Но вот шхуна не успела подойти, то есть приблизиться боком на 50 сантиметров к нашему пароходу, как один араб-коммерсант, прыгнув вверх, еле зацепился за борт нашего парохода (шхуна маленькая, а наш большой океанский пароход водоизмещением в 10.000 тонн), потом с большим усилием хотел ухватиться за перила парохода. Но ему успели помочь близко находящиеся пассажиры. Если бы не они, не думаю, чтобы он сам выбрался, так как ноги его болтались в воздухе, а туго затянутый четырёхугольный чемодан тянул его назад, то есть в волнующееся море. Не успели пассажиры его вытащить и поставить на ноги, как подлетает к нему разъярённый морской офицер, крича, что пароход отвечал бы за его несчастный случай, если бы он произошёл. И – раз его по морде! два его по морде! – так что полотняная шапочка араба слетела с головы в море, где и потонула. Ну, думаю, вот тебе и начало Африки!

После всего происшедшего прибывшие со шхуной мелкие торговцы, как и «наш» араб-коммерсант, разложили свои африканские экзотические вещи для продажи. Желающие пассажиры спускались на всех остановках, я – нигде: во-первых, денег мало, а во-вторых – экономил.

Ну как полагается, был бал в пользу «погибших моряков». Провёл его скромно за одним столом с директором банка и его племянником. Пили лимонад и газовую прохладную воду, так как начало палить солнце Африки. А когда проходили экватор, то очень весело было. Тут тебе все военные и полувоенные игры, но в них я не участвовал, так как чтобы быть участником игры, нужно было вносить за каждую игру 5 франков, а мне не до этого было. Ох, и насмеялся я над всеми играющими, и в особенности над теми, которые пролезали через парусиновую трубу, а там через рукава насоса полоскали их морской водой (один чуть было не задохнулся) и даже очень усердно. На купленные для благотворительной цели два билета выиграл, как и всегда, какие-то безделушки, а так вся поездка вплоть до Матади прошла очень хорошо.

В Матади порт был пустой. Погрузились в вагоны, дорога жаркая и пыльная, сели, облокотившись на столик вагона. Приехали вечером в Леопольдвиль. На станции, слышу, кто-то матерно ругается по-русски: за каждым словом по-французски – четыре сквернословия по-русски, что мне крайне не понравилось. Думаю: «Что за псих?» Слышу: «Где он?» На меня показывают пальцем.

Подходит, развязно представляется: «Инженер Клевер, есаул казачьих войск». Скажу откровенно: то, что он есаул казачьих войск, верно, так как во время революции принимали другой раз офицеров и не из казачьего сословия. Вот и этот есаул был таким же. Он кадровый офицер, но набрался казачьей удали, революционного ухарства и барского хамства – всё, взятое вместе, выливалось в хулиганство. Занимал он очень хорошее место, был подрядчиком одного километра железной дороги, за который получал по 1.000.000 франков за постройку. Пригласил обедать, но пришлось отказаться, несмотря на его все увещевания, так как я боялся сбиться с пути, будучи в группе едущих вместе на место службы.

Остановились в гостинице. Пообедавши, сразу пошли спать, так как гостиница тоже закрывалась ввиду прошедшей жёлтой лихорадки, эпидемия которой много унесла белых, а посему санитарный надзор был строгий. К мустикёру (сетке от комаров) я привык на пароходе, а посему, опустивши сетку от комаров, помолившись Богу, завалился спать.

Утром рано без вещей погрузились на пароход-паромик, который делал рейсы между Леопольдвилем и Браззавилем. Все ждали кого-то. Директор банка со своим племянником поехали автомобилем. Бегает какой-то сержант, спрашивает мосьё Льон-Бон-Вэн (Lion-Bon-Vin). Спрашивает и меня, показывает эту фамилию. Читаю, нет, не я, хотя сбоку читаю: «Agent Sanitaire». Но думаю, что это не я, так как утром на пароход-паромик погрузилось с нами ещё человек 12 нам не знакомых белых – одни на автомобилях, другие на ponce-ponce (каталка на одном колесе: ты сидишь посередине в корзинке, как на стуле, а тебя катят один негр впереди и другой сзади). Я же остался один на причале, вещей со мной не было. Сиротливо пошёл было, как вдруг подбегает ко мне снова этот сержант в форме и говорит: «Вы фельдшер?» Отвечаю: «Да», - «Вы русский?» Отвечаю: «Да». – «Вы прибыли на французскую правительственную службу?» Отвечаю: «Да». Он тогда говорит: «Ну, тогда вы Льонбовэн». Очень обрадовался, что меня нашёл, приглашает меня вперёд и – о, ужас! – сажает меня в великолепную машину, где шофёр - негр. Садится со мной рядом, что-то шофёру-негру говорит по-негритянски, и быстро едем.

Прикреплённый к автомобилю французский флажок важно и правительственно шуршит, прогоняемый ветром и быстро едущим автомобилем. Негр-шофёр в красной феске в военной французской колониальной форме не скупится нажимать на кричащий клаксон (свисток). Все оборачиваются и дают дорогу нашей машине, в которой видят меня и со мной рядом важно заседающего в военной французской форме белого сержанта. В общем, мы – «большие люди».

Принят я был генералом месьё Gedauru, военно-санитарным инспектором в A.E.F. Очень вежлив. Сказал, что бояться сонной болезни нечего и что в Африке не так страшно, как об этом пишут.