Ехали 24 часа, приехали часов в семь вечера. Зимние дни, вечера тёмные. Но уже заранее знали, как идёт размещение беженцев, по предыдущим остановкам. Так сделали и с нами, как только остановился поезд. Это была маленькая станция, расположенная в небольшой деревне Бачко Градиште по-сербски (или Feigvaratz Baski по-мадьярски). Пришёл встречный представитель деревни, нашёл наш номер вагона, сверил наши имена с листом наших имён у начальника группы, рассадил нас по три и начал расквартировывать по ранее намеченным хозяевам. Мне дали квартиру у одного зажиточного серба. Войдя в дом, я увидел двух его молодых сыновей моих лет. Но вот меня проводят через дом, а потом через двор и вводят в закрытую конюшню, где стоят 4-6 лошадей, у стены – кровать, на которую наброшено сено, и рукой указывают, чтобы я на ней расположился. Я удивлён такому приёму, решительно отказываюсь, протестую, ухожу. Представитель что-то громко говорит с ними. По ним вижу, что им неловко. Представитель что-то говорит мне, но по-сербски в первый раз я ничего не понимаю. Ведёт меня на противоположный дом, стучит; открывают; говорит с ними. Хозяева дома улыбаются, пропускают меня вперёд в дверь, ведут в столовую-кухню. Это очень зажиточные крестьяне-сербы. Отвели мне комнату их молодого холостого брата.
Через два дня воскресенье. Все мы на утрене в церкви, во всём лучшем. На нас смотрят во все глаза, а в особенности на нашу группу молодёжи. Служба кончилась; сербский поп произнёс какую-то проповедь. Вышли из церкви, и сразу все сербы давай нас хлопать по плечу, дружески говоря «брат русе», приглашать на воскресный обед к ним. Мои хозяева сразу очутились возле меня и ни в коем случае не хотели меня отпустить ни к кому другому.
За обедом было многолюдно, и их брат приехал с женой с поля, где у них дом при пахотной земле. Расспросы, расспросы без конца. Потом повели на уличное сельское гулянье, где я первый раз увидел их национальный танец коло, который танцевала чуть не вся сельская молодёжь. Здесь с одной стороны парубки, а с другой дивчины, в иных местах – в мешанку, но все держатся пальцами за концы носового платочка, через которые и передаётся прикосновением пыл любви молодёжи.
Деревня Бачко Градиште, или Фельдварац Бачки по-венгерски, делилась главной улицей, по одну сторону которой жили сербы, а по другую – мадьяры с небольшим числом немцев. Жили почти все богато, но бедные – да где их нет? – были и в этой деревне. Такая деревня в области Бачка с трёхнациональным наречием и смешением народностей, которое проводилось в бывшем государстве Австро-Венгрии королём Францем-Иосифом.
В одно воскресенье мадам Мандич пригласила нас на чай. Сидим, веселясь, за столом. Вдруг все обратили на меня взор, думая, что я коленками поднял стол, на котором стоял кипящий самовар. Я хотел было рассмеяться на такой фокус, так как молодёжи было много (два корнета, дети мадам Мандич, два капитана и я), думая, что кто-то делает это за меня, как стол пошёл в мою сторону, сзади меня грохнуло, все закричали: «Землетрясение!» - и бросились стремглав в боковую дверь, выходящую во двор. А оттуда – на улицу, по которой вдали и возле домов на улице толпились испуганные жильцы. В этих краях землетрясение не новость, но всё равно навело большой страх на всех, а на нас, русских, тем более, потому что мы пережили это в первый раз. Жертв не было. У нашего дома, где мы пили чай, слегка обрушился угол комнаты, как и у других домов, появились трещины стен. На этом всё и закончилось.
Бывая на сербских вечеринках, замечал, что они очень скромные и не такие весёлые, как у нас в России - на Дону и в Крыму. Бренчит какая-нибудь тамбурина, ей подпевают девчата и ребята. Угощают жареной или варёной кукурузой. Другой раз во дворе и танцуют, но исключительно национальные сербские танцы, подчёркивая этим живущим по другой стороне улицы мадьярам и немцам свою несовместимость с навязанными пришельцами.
Не знаю, совпадение это или случайное приятное знакомство. В один из воскресных дней на выходе из церкви подходит ко мне серб и спрашивает: «Вы были в таком-то месяце в Ростове?» Отвечаю: «Был». – «Помните ли, когда на станции в Ростове с Вами говорил один из военнопленных австрийцев, нося на подвязке руку?» Отвечаю: «Да». И сразу же вспоминаю, что это было в 1917 году в декабре месяце, тогда как раз и проходил поезд с военнопленными австрийцами, направлявшимися к себе домой. Все они были одеты в штатское. Много было раненых - на костылях и руки на подвязках. С ними я беседовал из-за моей любознательности. Казаки говорили, что это, несомненно, пленные, которые дрались с красными против нас, так как у них были у всех заживавшие раны, а по их словам, они уже давно попали в плен к нам.
Этот поезд военнопленных австрияков состоял исключительно из славян, то есть сербов, чехов, хорватов и так далее. Во времена империи Австро-Венгрии славянские народы не имели своих государств, кроме России, Сербии и Болгарии, которые получили независимость благодаря России. И только после мировой войны 1914-1918 годов появилась Югославия, заключающая в себе славянские народности сербов, хорватов, руснаков и русов, и Чехословакия, объединившая чехов и словаков.
Так вот, тогда серб мне представляется: «Козаревич». По профессии он столяр, жил и работал в этой же деревне. Хороший, добрый и сердечный человек. Было уже то хорошо, что он немного говорил по-русски; он-то меня и водил по сербским сельским вечеринкам и, будучи членом собрания охотников деревни (охота велась исключительно на зайцев и пернатых), пригласил меня туда на ежегодный охотничий вечер-ужин.
Было интересно провести этот вечер в компании, состоявшей только из охотников, за исключением меня, и только сербов. Не буду рассказывать про ужин, но весь он состоял из зайчатины – очень вкусно приготовленных разных блюд. А самое главное, многие охотники были в своих национальных костюмах, что очень украшало мужественных сербов.
Провёл я эти три года в Сербии-Югославии, несмотря на все невзгоды, приятно; скажу даже – весело, так как мы, русские, были приняты своими родными славянами на положении равных, а тем более – молодёжь в моих годах.
День за днём время отшлифовывает и жизнь, и чувства человека. Троих кубанских казаков заела тоска по Кубани. Рассуждали они так: «Что нам терять? Мы люди старые, жизни нам здесь никакой. А там у нас семьи и всё остальное. Ну а если коммунисты нас расстреляют, то пусть стреляют». Через два месяца они вернулись обратно в Россию.
Мадам Мандич уехала с детьми в Белград, где сын учился в гимназии, а потом и на медицинский факультет пошёл. Она стала торговкой, как и дочь, вышедшая замуж за одного из двух корнетов, а остальные дети тоже начали учиться. Один наш капитан из двух женился в этом же селе. Один из приставов в этой же деревне стал полицейским, а остальных из нашей группы я упустил из виду.
После долгих поездок в Белград в поисках места я был послан в Нови-Сад в государственную больницу фельдшером по венерическим болезням, где и работал вплоть до отъезда на учение, а потом и на службу во Францию, в Париж. Вот несколько эпизодов, которые врезались в мою память.
Всем сербам очень хотелось видеть русский спектакль, тем более, жизнь деревни всюду одинакова и однообразна. А входить в наше положение и понимать, что мы выскочили из кошмара революции и находимся ещё в угаре от всего пережитого, - им это было недоступно. Им давай и делай поскорей, «братишек русе», для них развлечение. Ведь почти все слышали про русских, но никогда не видели. А на меня как на донского казака пялили глаза и чуть не щупали, чтобы удостовериться в действительности; таскали меня чуть не каждый день ужинать в разные дома сербов села. Хозяин дома, где я жил, был очень горд, что вот, дескать, донской казак живёт у него. Но должен сказать спасибо СЕРБАМ за братский приём и за все их искренние братские заботы, сохранившие нам жизнь, и за всё время пребывания – братское, повторю: чисто братское – отношение к нам.
Начну со спектакля. Поставили мы в сербской школе маленький спектакль. Вход бесплатный. Музыканты-любители – тамбуринщики и тамбуринщицы. Спектакль для меня – это хотя и редкое, но знакомое дело. А посему я свободно вышел на сцену, играя молодого человека, что мне было крайне легко, так как мне 20 лет, а девушку играла дочь мадам Мандич - 15 лет. Селяне-сербы были зрители непридирчивые и к нашему представлению, и к нашим русским костюмам, а посему аплодировали за всё и при всех возможных случаях, что было ужасно приятно как нам, русским, так и им, сербам.
После спектакля начались танцы. Они бы с удовольствием посмотрели русские танцы, но сербские музыканты-любители не умели их играть. Ну ничего не сделаешь, пришлось плясать под песню нашей русской группы и, конечно, по настойчивой просьбе всех сербов и сербок и моему скрытому очень большому желанию потанцевать. На танец я согласился и под песню русской группы и громовые удары всех присутствующих в ладошки лихо протанцевал казачка, не ударив в грязь лицом и не посрамив донских казаков. Все наши соотечественники были очень горды мной; мне отбою не было на приглашения. Молодых поручиков и офицеров наших брала зависть при виде моей сельской популярности.
Потом начались национальные сербские танцы. Как будто ничего особенного нет. Ходят они, танцуя коло, держась за платочки. Но присмотревшись, видишь, как сербки красиво передают своими трепещущим движениями всю красоту женского тела, а мужчины, подпрыгивая, выражают удалую дикую силу, я бы сказал: медвежью ловкость, но не какой-нибудь неописуемой грубой, а чистой силы! И это ещё не предел. Другие, помоложе, такие запятые и крючки ногами отделывают, что от опанцев (их ботинки, как русские лапти) пар идёт. К полночи всё закончилось: крестьянам нужно быть готовым назавтра к страде.
Свободное копирование
