Снова фронт подходит. Брата в нашем общежитии медицинском устроить не смог: было строго запрещено устраивать родных и тем более – выздоравливающих тифозных больных. Боялся, как бы ночью или даже днём какой-нибудь красный отряд не прорвался и не зарубили бы его в этом хуторке. Да и сам казак (он был инвалид без четырёх пальцев правой руки, красные ему в одном бою отрубили их) боялся иметь лишнего в своём доме - такого же, как и он, хотя я ему очень хорошо платил деньгами и вещами, которые мне так тяжело было достать: шинель, френч английский, две пары нижнего белья, английские ботинки с обмотками, четыре простыни, несколько пар шерстяных чулок, ; кило табака и 2 кило сахару.
За две недели брат хорошо поправился. Одел его как можно теплее и, чтоб он не набрался вшей, посадил я его впереди на паровоз, дал на чай машинисту паровоза, попросил, если брату будет холодно, то пусть его он пустит в паровоз, к кочегарке, думая: «Пусть лучше он в угольную пыль выпачкается, чем наберётся снова тифозных вшей». И покатил мой брат.
Предварительно мы договорились, что на каждой станции в нужниках, входя, в углу и вверху по правой стороне писать: «Проехал эту станцию такого-то числа; еду на такую-то станцию». Тогда практически никакого почтового сообщения не было. И вовремя я его отправил: через три дня станция Михайловка была окружена прорвавшейся красной кавалерией. В это время я порвал все мои доблестные документы, так как знал, что одна такая записка-документ, где говорилось, что я «за храбрость против красной армии награждаюсь Георгиевским крестом и произвожусь в старшие урядники», влекла к неминуемой смерти, то есть участи быть расстрелянным или зарубленным. Пришедший с фронта бронепоезд освободил нас вместе с подоспевшей кубанской казачьей частью. Погрузившись всем медицинским персоналом на поезд, мы приехали в Тихорецкую, потом в Армавир.
По дороге на почтовых сортирах-нужниках я читал, куда брат ехал. В одном из нужников брат написал, что будет в Армавире. Приехав в Армавир, я встретил казаков Лейб-гвардии Донского казачьего полка, которые мне сказали, что мой брат с ними, но обессилел и поэтому находится в обозе. Начал искать его, но он раньше меня услышал от казаков, что я на станции в военно-санитарном поезде, и пришёл ко мне. Ему дали увольнительную записку, а нас, то есть наш медицинский персонал военно-санитарного поезда, расформировали. Меня послали в Екатеринодар (теперь Краснодар) в распоряжение Донского Красного Креста.
Теперь мы вместе с братом на пути железной дороги узнали, какой первый эшелон-поезд идёт в город Екатеринодар, и из вагона в вагон начали проситься, чтобы подвезли. Все вагоны всех составов были забиты отступавшими - как военными, так и частными лицами. Было очень трудно куда-либо попасть. Но вот в одной теплушке товарного вагона мы видим в приоткрытую дверь стол и что-то похожее как бы на благоустроенный вагон. Подошли, вежливо спрашиваем, могут ли они нас подвезти в Екатеринодар. Спрашивают, кто мы и что мы. Мы в них, со своей стороны, видим «знатных мужей». Когда узнали, что мы братья и я – фельдшер, то сразу согласились.
Они оказались богатейшими купцами из Ставрополя, драпали с набитыми как иностранной валютой, так и русскими рублями в золоте чемоданами. Их было трое. Чтобы не забыть, напишу сразу: видел я их случайно в невероятной сутолоке на набережной Новороссийска за 2 недели до того, как я и Шура погрузились на судно в кошмарной обстановке. Они же, эти «знатные люди», с сияющими рожами встретивши меня, сообщили, что сегодня грузятся на какой-то английский пароход. Показывая пальцем в порт, где было немало судов, что сегодня грузятся на какой-то английский пароход.
Так вот. Поселившись у них в вагоне, успокоились мы, что теперь быстро и благополучно доедем до Екатеринодара. Вагон оказался на славу, хоть и товарный: все стены были обиты одеялом, на нарах по несколько байковых одеял, вокруг стола три стула, лампа-молния вечером ставилась на приделанную полочку, печка прикручена к полу вагона, уголь в мешках и деревянные напиленные полешки лежали под нарами в большом количестве с левой стороны вагона. Эти купцы не стеснялись перед нами раскрывать их чемоданы, пересчитывать их валюту в долларах, стерлингах и золотых рублях. А набито их было столько, что не верилось, что это правда. Все русские люди были гостеприимны, но не эти купцы: они не угостили нас ничем, кроме чаю со сдобными сухарями – такие бессовестные люди! Но дело не в этом.
Ехав поездом, все мы спали: они на нарах с одной стороны, а я с братом – с другой стороны. Вдруг ужаснейший стук. Я увидел, как лампа полетела со своей подставочки. А один из них начал орать где-то на полу с испуга. Потом всё затихло, поезд остановился. Зажгли спички, кое-как зажгли лампу-молнию, осмотрелись. Тогда один из них вдруг пихает мне в руки револьвер, говоря: «Казачки, братья-офицеры, защищайте нас, не робейте, это, видимо, зелёные напали на нас». Идут споры: открывать или не открывать двери. Ну, думаю, защищать таких «волкодавов» – дудки. Моргаю брату. У брата свой револьвер-наган. Я молчу, держу револьвер наготове. Открываю дверь, брат сзади меня шепчет: «Не лезь, куда не надо, оставь меня». На полотне железной дороги тишина, никаких зелёных нет, а это просто саботирование. Пустили сразу же один поезд сзади нас, который врезался в хвост нашего состава. Был разбит вагон, в котором везли фуражки, - ими всё полотно железной дороги с двух сторон вагона было засыпано. Домкратами перевернули этот вагон и поехали дальше до Екатеринодара; а купцы покатили до Новороссийска.
Свободное копирование
