За прошедшие десятилетия наш город изменился. Чего уже нет? Помню, детьми мы пускали весной кораблики. Вниз по улицам бежали замечательные ручьи талой воды. По берегам-обочинам возвышались мощные айсберги – кораблик могло под них затянуть. За день по улице проезжало не много машин. Теперь механические стада резиновыми копытами ручьи уничтожают.
По утрам над городом завывала сирена, вместо будильника. Рабочих приглашали на завод (теперь на нем работаю ). Желающих поспать подольше будили пронзительные крики ходивших по этажам молочниц: «Кислое молоко! Кислое молоко!» Происхождение молока сомнений не вызывало. Напротив дома раскинулся пруд, по берегам которого паслось несколько коз и коров. В этом пруду я чуть было не поймал карася. Он деловито копошился в тине, я схватил его и, от неожиданности, выпустил! А еще раньше мы жили в доме напротив больницы, куда папа ходил на службу. Больница представляла собой двухэтажное, одиноко стоящее в поле здание. По полю гуляли кони. Я давно уже вырос, а кони те пасутся на иных, вечнозеленых лугах. Но осталась фотография лошадей и протягивающего к ним руки ребенка.
Ныне поля нет, больница сильно разрослась. Старое серое здание осталось, теперь в нем противотуберкулезный диспансер. После освобождения я лечился в нем. Многие здания в городе построили зеки. Утром выходишь на балкон и видишь внизу, на улице, несколько грузовиков. В кузове, в зарешеченной с торца кабине, сидят арестанты. Перед ними автоматчик с овчаркой. Иногда бывшие зеки говорят, что терпеть не могут овчарок. Мне же они милы, как и все собаки. Собаки ни в чем не виноваты. Зеки, автоматчики, овчарки возбуждали детское любопытство, смешанное с тягостным ощущением. В котором , по малости лет, не приходилось отдавать себе отчет . Однажды я прокатился на такой машине. В Тобольске, на общей зоне. По недосмотру меня определили на день в строительную бригаду с выездом. Узнав, кум рассвирепел. Такого типа выпускать за пределы зоны, пускай и под конвоем!..
Тюрьма рано заявила мне и брату о своем существовании. Когда мы достаточно подросли, папа много рассказывал о своей жизни. О своих детских годах в Париже и Льеже. О своем отце, Абраме Алторовиче Подрабинеке, нашем деде, расстрелянном в 1938 году по 58-й статье. О том, как сидел под следствием в саратовской тюрьме. Через много лет, этапом, и я в ней побывал. Отметив посещение фамильной достопримечательности дракой с конвоем. И конечно, еще подростками мы слушали «голоса».
Иногда, взяв собаку, я прохожу дворами нашего города. Как душу страны составляют не столицы, а маленькие города, так душу городов составляют их дворы. Мне нравятся подобные прогулки, собаке тоже — разнообразием запахов. Многие дворы мне хорошо знакомы и рождают воспоминания. Иногда попадаются старые, полуразрушенные скульптуры. У пионеров не хватает рук и ног. Рыбки, украшающие сухие фонтаны, остались без хвостов. Но я помню всех еще целыми и молодыми.
Многое в городе изменилось, не изменяясь. Глупые лозунги, вроде «Слава КПСС!», заменила примитивная реклама. На улице Горького, возле клуба его же имени, издавна стоял памятник Ленину. А немного далее и памятник Горькому, из привычно серого бетона. В традиционной позе, слегка опираясь на тросточку, пролетарский писатель довольно смотрел на прохожих. Лет десять назад памятник Горькому перенесли дальше по улице, в невзрачный закуток. А на прежнем месте Ленина поставили памятник заводчику Второву, в некотором роде основателю города. Оба памятника как родные братья. Второв сделан из того же материала и тех же размеров, что и Горький. В традиционной позе, слегка опираясь на тросточку, капиталист довольно смотрит на прохожих.
Свободное копирование
