Первое впечатление от ночного, восторженно-жуткое. Перед заходом солнца, ребята собирали, отработавших день в поле и бродящих по деревне лошадей в табунок, а было их не больше десятка, садились на них верхом, кто-нибудь из ребят сажал меня на холку своей лошади и шумной ватагой отправлялись на Берёзовое болото. Вместо уздечек служили пута. Путо, это толстая, в детскую руку толщиной, верёвка с узлами на концах. Этой верёвкой-путом, спутывали лошади передние ноги, чтобы она не могла далеко уйти. Если лошадь было особо «блудлива» и склонна к дальним отлучкам, её стреноживали, т.е. спутывали передние ноги и подвязывали к ним ещё и одну заднюю. В таком положении, лошадь могла свободно перемещаться по земле, безо всякого ущерба для качественного кормления.
Сидя у костра, на опушке, окружавшего луг леса, и заложив в костёр картошки, ребята начинали рассказывать всякие были и небылицы. В то время, главным развлечением для молодёжи в деревне были вечерние «посиделки». Почему-то постоянно сбирались в избе у тёти Нюни, видимо из-за её вселенской доброты. Набивалась полная изба, от 6 и до 18 лет, а иногда подходили ещё и ближние соседи. Рассаживались, кто, где мог, и на полу в том числе. И начиналось! Про всякую нечистую силу: чертей, ведьм, домовых, оборотней, русалок и прочую нечисть. В избе стояла мертвая тишина. Рассказчик говорил полушёпотом, даже цвирканье сверчка отдавалось в ушах слишком громким пением. От стоявшей на столе керосиновой семилинейки, свет падал только на близко сидящих, а остальное пространство находилось в полумраке. Жуть была несусветная, всё тело от страха покрывалось мурашками, казалось, что волосы шевелятся на голове. И этот «фольклор» продолжался не менее 2-3 часов, пока тётя Нюня, начинавшая клевать носом, не разгоняла всю эту, нагоняющую друг на друга страх, компанию.
Так вот, к чему всё это рассказано, да к тому, что у костра начиналось то же самое. Освещённые, колеблющимся пламенем костра, лица ребят, с расширенными глазами, приобретали какой-то таинственный и зловещий вид. А ко всему этому, прибавлялись ещё таинственные звуки ночи: то филин заухает в дремучей лесной чащобе, то выпь на реке «замычит», то какая-нибудь лесная живность почти рядом в кустах пробежит. Кто поменьше, вроде меня, весь ёжится и трясётся от страха, а взрослым ребятам, глядя на нас, один смех. Набалагурившись таким образом часа три и начав клевать носами, старший из ребят, обычно это был Женя, оставлял у костра двух самых старших, а остальную братию провожал в деревню по домам спать. Меня, полусонного он нёс на плечах и сдавал Шуре. После этого он возвращался к оставленным у костра ребятам. Пригоняли лошадей они в деревню перед рассветом, оставляли их на деревенском лугу, а сами шли по домам досыпать.
Свободное копирование
