Вся эта корниловско-керенская история имела для нас весьма скверные последствия. 27 августа мы ждали к обеду г-жу Нарышкину, урожденную графиню Толь, с сыном. Около шести часов, желая поговорить кое с кем из своих в городе, я заметила, что ручка телефона вертится без малейшего сопротивления. Никто не отвечает. Полагая, что аппарат испорчен, я иду к телефону в прихожей: тот же результат. В этот момент я вижу входящим полковника Машнева, который заменил в должности коменданта Царского Села нашего ночного посетителя Больдескуля. Он вызвал нас, великого князя и меня, и с печальным и испуганным видом объявил нам, что им получен приказ Временного правительства держать нас под домашним арестом. На наш естественный вопрос: "Почему?" он поднял руки к небу, пожал плечами и сказал: "Почему? Знают ли они сами, почему хотят того или другого? Это полный хаос. Керенский положительно сошел с ума. Отдано распоряжение обрезать провода ваших телефонов, и взвод солдат придет сегодня вечером нести караул и занять все выходы из дворца. Специальный комиссар приедет сегодня к девяти часам вечера, чтобы объявить о вашем аресте. Будьте уверены, ваше высочество, я сделаю все, что в моей власти, чтобы возможно скорее возвратить вам свободу". Он уехал, а пять минут спустя революционные солдаты, оборванные, растрепанные и грязные, заняли все посты. В это время на станцию был отправлен автомобиль, чтобы отыскать г-жу Нарышкину с сыном. Мы не знали, каким образом их вовремя предупредить о том, чтобы они не ходили к нам и тем самым избежали бесполезных неприятностей. Несколько мгновений спустя они приехали и казались испуганными, когда мы рассказали им о наших новых неприятностях. Мы посоветовали им тотчас же уехать, но солдаты, позволившие им войти, не выпускали их обратно.
Пришлось смириться и ждать дальнейшего. Можно представить себе, что обед не был очень веселым, хотя каждый из нас старался не показывать вида. В девять часов нам объявили, что комиссар Керенского, по фамилии Кузьмин, в сопровождении десятка конвойных желает говорить с Павлом Александровичем Романовым -- бывшим великим князем, с его женой и с кн. Владимиром Палей. Мы вошли в рабочий кабинет великого князя и с нами одиннадцать субъектов. Кузьмин вынул из кармана три бумаги, которые он прочел последовательно каждому из нас. Там было сказано, что ввиду возможных волнений и приближения генерала Корнилова, в целях монархической реставрации, Временное правительство сочло нужным взять под домашний арест (следовало имя каждого из нас) и что царскосельскому гарнизону поручено нас охранять. Великий князь взял бумагу и посмотрел подпись: "Генерал-губернатор Петрограда Борис Савинков". Итак, это проклятое существо, которое приказало убить брата великого князя, принималось теперь за него самого и его семейство. Нас заставили что-то подписать, -- не важно что. Мы были во власти этих низких существ, которые пользовались этим, чтобы делать нам зло без всякого повода и без всякого вызова с нашей стороны. Кузьмин сообщил нам, что бывший великий князь Михаил со своей супругой подверглись той же участи в Гатчине.
Я попросила Кузьмина принять меры к тому, чтобы г-жа Нарышкина могла беспрепятственно вернуться к себе. Он ответил, что все те, кто находится в доме, арестованы, но что он тотчас же займется освобождением ее и барона Бенкендорфа, который жил у нас. Г-жу Нарышкину с сыном поместили в комнатах для гостей, и надо было дать им все необходимое для ночлега. В четыре часа утра пришли сообщить, что они свободны. Не будя нас, они сели в наш автомобиль и уехали в Петроград, где нашли свою квартиру переполненной агентами Керенского, производившими обыск. Какая ужасная ночь! Г-жа Нарышкина не забудет об этом визите!
На следующий день Кузьмин снова пришел, с целью возвратить свободу Бенкендорфу и его камердинеру с семьей. Все они уехали в Петроград после трехмесячного пребывания у нас. Кузьмин спросил наших девочек, одной из которых было в то время тринадцать лет, а другой -- одиннадцать, хотят ли они пользоваться свободой и жить в одном из флигелей дворца, но с условием, чтобы не иметь никаких сношений ни с родителями, ни с братом. Обе с негодованием отвергли это предложение и просились разделить наше заточение. "Каковы, маленькие революционерки!" -- пробормотал Кузьмин, и мы так никогда и не узнали, было ли это с его стороны комплиментом или упреком по отношению к ним.
Свободное копирование
