Как я стал художником

Мостовая пусть качнется, как очнется! Пусть начнется, что еще не началось! Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется... Что гадать нам: удалось — не удалось?

Булат Окуджава.

Разные люди в разное время спрашивают меня от нечего делать, почему (или как) я стал художником.

На «почему» ответить проще: картавость и усиливающееся заикание побудили меня искать «молчаливую специальность» и привели в Казань, в художественное училище.

А вот «как я стал художником» –  вопрос посодержательнее, потому что художником я ощутил себя в раннем детстве, еще до заикания. И рассказать мне об этом захотелось весело, письменным языком, а не устным. Имея в виду все тот же секретный роман «Живая собака».

В пору моего незапамятного детства наши квартиры не имели комнат с названием «ванная», и до четырехлетнего возраста мама купала меня на кухне в корыте. Но из корыта я вырос, и однажды мама взяла меня с собой в общую баню.

Процесса раздевания я не запомнил. Запомнилась моечная. Мама деловито намылила меня, помыла, окатила с головы до ног и занялась собой. Протерев глаза, я огляделся. Недавно мы были в зверинце, там тоже было очень интересно: мартышки чесали себе животы и другие места, медведи переминались с ноги на ногу, пантеры были очень грациозны. А тут, в бане, было еще интереснее!

На высоте моих глаз, в тесноте, почти касаясь меня, покачивались и проплывали мимо такие разные разности, каких я до сих пор не видел и даже не предполагал, что они бывают на свете. Все это шевелилось, колыхалось, искрилось брызгами, так и сяк выставлялось, раздвигалось, намыливалось, оглаживалось, плескалось на меня, я увертывался. Тетенькиных лиц я не видел –  они были высоко, выше их перемещавшихся нижних и средних массивов. На меня никто не обращал внимания, не считая краткого эпизода, когда маленькая бойкая девчушка нацелилась ухватить меня спереди за то самое, чего у нее вообще не было, но моя бдительная мама вовремя пресекла сию агрессию.

Время в бане пролетело сказочно. Придя домой, я стал увлеченно рисовать только что прочувствованную фантасмагорию воды и света, усложняя свой многоплановый рисунок все новыми деталями.

Заметив, что я притих, мама поинтересовалась, чем сынок занимается. Обычно хвалившая своего вундеркинда, на этот раз она как-то смешливо поджала губы и попросила, когда я закончу, порадовать рисунком папу. (Я был уже взрослым, когда мама напомнила мне эту историю во всех подробностях, поэтому я так свободно пересказываю ее).

Отсмеявшись, папа сказал маме, что сын будет кубистом-модернистом интимного жанра. Мама понесла рисунок соседке, а вечером показала гостям. Я был героем дня, меня именовали художником моменталистом-монументалистом, а одна симпатичная тетя на другой день подарила мне альбом для рисования и целую коробку цветных карандашей. Мама, шутя, спросила меценатку, не желает ли та сразу же попозировать юному дарованию, но покровительница почему-то обиделась.

Однако в баню мама меня больше не брала, а я не смел проситься: вы же знаете, какой я застенчивый! Я стал ходить с папой, но голые дяденьки, чем-то похожие на облезлых макак, художественного интереса к себе у меня не пробудили.

В ближайшее лето я научился плавать и возлюбил пляжную атмосферу. Пристрастился осознанно к рисованию. А шестнадцатилетним парнем прошел конкурс в художественном училище.

Первые три года пришлось рисовать гипсовые носы и уши, натюрморты, портреты, одетые фигуры и прочую дребедень, а на четвертом курсе нам для карандашного рисунка поставили очаровательную женскую обнаженную натуру –  у нас подрабатывали позированием студентки института физкультуры. И я вспомнил свой послебанный дебют и слова отца о жанре.

Вот так я и стал художником, пожизненно сохранив интерес к тому, на что нечаянно меня вывела в детстве моя милая мама.

А вашей реплики «седина в бороду –  бес в ребро» я не понял. Задолго до седины и до бороды бес встревал мне не в ребро, а в другие окрестности, там и остался.

* * *

Прости, читательница. Мне стыдно. Вдруг ты подумаешь, что автор –  сексуальный маньяк с собачьим инстинктом брачного гона. Но автор рвался к Эпикуру и Платону, чтобы объяснить хотя бы самому себе самого себя. Спасибо Фрейду –  позже я наткнулся и на него. Дотошный австрияка Фрейд! Интуитивно радостно воспринял я его немецкое имя Зигмунд; ведь Sieg –  победа, a Mund –  уста, рот. Зигмунд –  глашатай победы! А уж фамилия Freud и подавно ввела меня в кайф: Freude по-немецки –  радость, удовольствие!

На уровне моего примитивного мышления я уразумел доводы основоположника психоанализа Фрейда: вся энергетика человека есть стремление преодолевания собственного комплекса неполноценности на пути к самоутверждению, а источником и побудителем этого самоутверждения является сексуальная энергия, продвигающая честолюбие к любым проявлениям жизни, ко всем видам деятельности, и в первую очередь к творчеству.

Если даже допустить, что Фрейд был шарлатаном, стремившимся прикрыть свою сексуальную маниакальность вот этим наукообразным лжеучением, то ведь задолго до него был и культ фаллоса, как вид религии, у многих древних народов, и древнеиндийские трактаты о любви, где женщина являлась, в противоположность европейским народам, не только супругой, рабыней или хозяйкой, но и, прежде всего, предметом поклонения, восхищения и даже обожествления.

(В Европе нечто подобное было у древних греков и римлян –  культ Венеры и Афродиты).

В XIX веке Артур Шопенгауэр определил влечения человека как «незримый центр всех дел и стремлений. Они –  причина войны и цель мира»; половой инстинкт «как истинный и наследственный владыка мира, по собственному произволению и полномочию, восседает на своем родовом престоле и оттуда саркастически смотрит на те меры, которые предпринимают для того, чтобы его смирить, ввергнуть в темницу».

А ведь в самом деде пол может оказаться тираном, удерживающим под своей властью миллионы заложников.

Вне пола нет человека!

Лжет самому себе (а другим тем более) тот, кто, манипулируя понятиями Бога, морали, культуры и цивилизации, затаптывает в себе природные инстинкты и отрицает всесильное значение пола.

Мой оппонент, я знаю –  не один ты.

Мой чопорный пурист, чур, не ярись!

Всей жизни стимул –  истина инстинктов:

супердействительность, сюрреализм.

Юрий Грунин. Из книги стихов «Предсмертие». Дочериздат, Томск, 1999.

В 70-х годах я работал художником-оформителем в Джезказганском филиале карагандинских производственных мастерских Казхудфонда –  вместе со скульптором Леонардом Ядринцевым, членом Союза художников СССР. (В городском парке привлекают внимание его бетонные скульптуры баранов и львов). Мы дружили и до того. В 1964 году, по окончании художественного училища, Леонард подарил мне одну из своих первых скульптур: я позировал ему для портрета. Гипсовая скульптура не сохранилась, но фотография с нее осталась.

Тоже сторонник Фрейда, Леонард считал, что кастраты не способны заниматься творчеством –  за отсутствием сексуальной энергии. Между прочим, Леонард Ядринцев и стихи пишет –  в 90-х он издал в Новгороде две книжки, третью готовит. А раньше, в Джезказгане, он придумал себе иронический псевдоним: Леонардо Недовинченный... Фрейд –  Фрейдом, но я искал черты своего характера и в генах своих предков. Этому посвящена глава «Родословное древо».

В 1996 году под видом рассказа «Родословное древо» (в сокраще­нии) опубликовала джезказганская газета «Центральный Казахстан», а в 1998 году, полностью, –  казахстанский журнал «Нива».