Поужинав, некоторые из "злой роты" пошли куда-то из странни; оставшиеся стали, располагаться спать. Отец Пимен убрал со столов и, заглянув к нам в каморку, сказал:
-- Сидите?.. Ну, сидите, а я пойду вам поесть сгадаю... Скоро ко всенощной ударят. Пойдете?..
-- Как же, -- ответил дядя Юфим, -- надо сходить... Я пойду...
Отец Пимен ушел. Мы остались одни, поджидая его возвращения и обсуждая свои делишки. Прошло с полчаса... Он все не шел... Ударили ко всенощной. Дядя Юфим перекрестился и сказал:
-- Вот те и ужин. Что он там?.. За смертью его посылать!
-- Подождем, -- сказал Малинкин,-- было бы чего ждать.
Подождали еще немного, и, наконец, монах пришел, неся с собой две больших чашки. В одной были щи, в другой каша и несколько штук соленых огурцов... Поставив это, он принес хлеба, которого могло бы хватить на десять человек.
-- А я, рабы божьи, все насчет вас хлопочу, -- сказал он, присев на кровать.-- Отца Зосиму видел, говорил... насчет того намекнул... Он говорит: "ладно"... К отцу Владимиру забег. "Есть ли?" -- спрашиваю. "Хоть облейся, -- говорит, -- приходи немного погодя"... Как бы не разобрали... Надо, коли что, поторопиться... Я бы сейчас и сбегал, а?
Дядя Юфим молча ел, делая вид, что эти слова к нему не относятся.
-- А каша у вас добрая, -- облизывая ложку, сказал он. -- И щи хороши... Капуста-то своя?
-- Своя! -- резко ответил отец Пимен, точно отмахнувшись рукой от надоедливого комара. -- Надо, коли уж брать, две половинки: одну, значит, отцу Зосиму, а другую нам.
-- Нам не надо, -- сказал дядя Юфим, -- чего уж тут лизать на пятерых половинку... Пей ты, отец...
Монах радостно, не умея скрыть улыбки, потер руки одна о другую, точно грея их, и воскликнул:
-- Так я, буде, сбегаю!
-- Много ль тебе денег-то? -- спросил Юфим.
-- Полтину.
-- Эва! -- воскликнул дядя Юфим... -- Что дорого больно?...
-- Раб божий!-- жалобно как-то воскликнул отец Пимен.-- Сам посуди: и ему, отцу Владимиру-то, нажить надо... Из чего ж и хлопотать?
Дядя Юфим, хмурясь, достал деньги и, отдавая их отцу Пимену, сказал, обращаясь ко мне:
-- Ты бы, Павлыч, записывал, куда что... А то как бы не забыть, грешным делом... Апосля спору промеж нас не было бы...
-- Не бойся! -- сказал Малинкин. -- Не забудем.
Получив деньги, Пимен торопливо вышел из каморки. Мы опять остались одни.
-- Ладно ль, ребята, делаем? -- спросил Юфим. -- Как бы с ним греха не нажить...
Мы молчали.
-- Ох-хо-хо! -- продолжал старик. -- Враг-то, видно, горами качает... Индо затрясся весь, увидал деньги... О, господи-батюшка, ко всенощной звонят, а мы человека на грех наводим...
-- Не махонькой, чай, смыслит, -- ответил Малинкин.
Монах пришел скоро, запыхавшись, и молча, радостно улыбаясь, поставил на стол две "половинки", вынув их из кармана подрясника.
-- Спосуду, как опорожнится, назад наказывал принесть, -- сказал он.
-- Дай-ка сюда! -- сказал дядя Юфим, беря со стола одну "половинку". -- Терешка, спрячь, родной, к себе в сумку... Дело-то оно вернее будет.
Он передал "половинку" Терехе-Вохе и, перекрестившись на иконы и взяв картуз, сказал:
-- Ну, я пойду в божий храм.
-- Погоди, пойдем вместе, -- сказал Малинкин.
-- А вы, ребята, спать ложитесь, -- сказал дядя Юфим, обращаясь к нам. -- Мы не скоро.
Они вышли. Отец Пимен запер за ними дверь. В каморке стало темнеть... Из странни доносилось храпенье... Отец Пимен зажег лампадку.
-- Ложитесь, рабы божьи, -- сказал он.
-- И то лечь нешто, -- ответил Тереха-Воха.-- Павлыч, давай...
Он взял свою сумку, подложил ее под голову, перекрестился и, растянувшись на полу, почти сейчас же, по обыкновению, захрапел.
-- А ты, раб божий? -- спросил Пимен.
-- А я погожу... Курить можно?
-- Кури... кури... Ты кури, а я того, пропущу, -- захихикал он, потирая руки. -- А я пропущу! -- повторил он, радуясь.
Он взял "половинку", сковырнул ногтем сургуч и, ударив ладонью по донышку, вышиб пробку... Пробка отлетела в угол.
-- Пошла душа в рай, хвостиком завиляла! -- сказал он и жадно начал пить прямо из горлышка.
-- Душа меру знает, -- сказал он затем, как-то ухнув и плюнув на пол, отрываясь от половинки. -- Эва еще осталось, -- добавил он, разглядывая ее на свет лампадки, -- на заряд хватит... А ты, раб божий, потребляешь? Дайка-сь курнуть, -- протянул он ко мне руку.
Он жадно, втягивая щеки, затянулся раза три и, передавая мне обратно окурок, сказал:
-- Заберет складнее!..
Он присел на край кровати. Я положил свою сумку рядом с Терешкиной и лег навзничь, наблюдая за монахом.
Посидев немножко, он соскочил с койки, открыл в столе ящик, достал оттуда огурец, чайную чашку, налил в нее из половинки немного водки и, зажмуря глаза, выпил.
-- Спишь, раб божий? -- спросил он, оглянувшись на меня.
-- Нет... так лежу...
-- А я еще выпью... останное... а?
-- Захмелеешь, отец.
Он ничего не ответил и молча допил из половинки последки.
-- Все... вот и все! -- грустно произнес он и сел на кровать. -- Все! -- повторил он.
Он поднес половинку ко рту и, запрокинув голову, допил несколько оставшихся капель...
-- Теперь полежать не грех, -- сказал он и растянулся во весь рост на своей убогой постели. -- А у нас, раб божий, -- заговорил он, вдруг приподнявшись, -- какой тут недавно случай произошел... не слыхал, а? С отцом Кондратьем-то...
-- Нет, не слыхал... А какой?..
-- О-о-о, -- затряс он головой, -- ужасть! Прислали к нам в обитель из... (он сказал -- откуда) монаха на выдержку... часто к нам присылают... Молодой монах, видный... Тамотко-то он, ишь, гулял шибко... ишь, полюбовница у него была... Место там, знаешь, раб божий, какое, -- вольное, доходное... постоянно деньга. Ну, а у нас насчет этого плохо: коли своих нет, -- взять негде. Опять насчет харчей: какие здесь противу тамошних харчи? Ну, и затосковал малый... А еще пуще, слышь, об полюбовнице убивался... Молчит, бывало... спросишь -- молчит. Стуканый какой-то, ей-богу... Вот раз, что же, раб божий, заперся взял в келье, да себе по горлу ножом... А уж за ним поглядывали: игумен, ишь, велел... Ладно, увидали... Ну, сполох пошел... К двери, а дверь здоровая, не выломаешь... К окну опять, а в окне решетка железная... во каки пруты!.. А он... Кондратий-то... отошел в угол, пилюкает себе глотку. Ножик-то, ишь, тупой, -- не перепилюкает никак. Просунули в решетку, в окно-то, кочергу, зацепить его как-нибудь норовят -- не достанешь! Пилюкал, пилюкал, перепилюкал-таки, а все жив. Бросил ножик, да, понимаешь, раб божий, взял эдак пальцами сам себе глотку-то и перервал... Ну, тут и свалился... готов!.. Выломали дверь, глядят: помер!.. А крови-то, аки из барана, аки из барана!.. Ужасть!
Он замолчал и сел на кровати, спустив ноги.
-- А то повесился еще один, -- опять заговорил он, -- в лесу нашли... висит на суку... посинел весь... А крест с себя снял, положил на землю... С крестом-то, ишь, не удавишься... Он боится креста-то... Грехи, раб божий!..
Он опять замолчал... В каморке стало совсем темно... Лампада чуть-чуть мерцала. На странне за перегородкой кто-то громко разговаривал, часто повторял: "А я ему, чорту, и говорю... А я ему, чорту, и говорю".
-- Раб божий, а ты откеда?.. Какой губернии, а? -- нарушил молчание монах.
-- Здешний, -- ответил я.
-- А я тверской, из корелов я. У нас тут много из корелов. Уж я здесь второй раз, в обители-то... Да, второй! -- повторил он, как-будто ожидая, что я скажу на это. И, видя, что я молчу, продолжал: -- Ушел, да пришел... Куда ж мне больше итти, сам посуди, раб божий, а? Куда? Коли мне деваться некуда... Я и пришел... Сказано: "Приидите ко мне вси труждающиеся и обремененнии, и аз успокою вы". Я и пришел... Взяли опять, ничего... игумен взял... У нас игумен х-а-а-роший, простец!.. Что ты думаешь, раб божий: допрежь, говорят, в молодых годах он пильщик продольный был... Как господь-то возвеличил... Стало быть, богу угодно... достоин... Мы вот недостойны, где нам, грешны мы... Батюшка, сколько грехов-то!.. Аки орехов на орешине... Ужасть!.. А нищих как любит игумен-то наш, -- страсть!.. Умирает за них.. Чтоб ежели, спаси бог, узнает, что не накормлены, -- распалит!
-- А ты, отец, давно здесь, на странне-то?
-- Да вот уже четвертый год пошел...
-- Насмотрелся, чай, на людей?
-- О-о, раб божий, как насмотрелся-то!.. Все-то одно, все-то одно каждый день! Голодные, холодные, грязные, больные... Ужасть... Сам с ними обовшивел...
-- Надоело?
-- Терплю... терплю, раб божий... А тяжко ино... Ох-хо-хо!.. Ропщу... ругаюсь... Вот выпьешь водочки, -- отляжет...
-- Ну, а прежде на каком послушаньи был?
-- А всякие послушания: в квасной бочки мыл... на конюшне был, дрова резал, воду качал... на прачечной белье стирал, на угольнице уголь жег... да мало ли!..
-- Что ж ушел, зачем?
-- Соскучился! Тоска напала... Враг, известно! Напала тоска, -- места не найду... Взял да и ушел... Поболе года на воле шатался... На родине был... только там мне, вижу, делать нечего... По монастырям ходил, богу молился... Пришел опять сюда: здесь уж, видно, и помирать буду...
Он замолчал и потом, после долгого молчания, спросил вдруг:
-- Раб божий, а ты женат, аль холост?
-- Женат.
-- А дети-то есть ли?
-- Есть.
-- Сыновья, что ли?
-- Есть и сын.
-- Махоньки?
-- Да.
Он вдруг спрыгнул с койки и, сев рядом со мной на полу и наклонившись ко мне, шопотом заговорил:
-- Раб божий, не сердись, по душам я тебе скажу: береги ты сынка... Учи паче всего божьему слову... Сказано: что посеешь, то и пожнешь... Паче всего бойся ругаться при нем матерно, пьяный беги прочь... не бей... все по-хорошему, делай... чтобы видел он, каков ты человек есть. Вырастет -- почитать будет... Слова от него не услышишь супротивного... С ребенком что хошь сделать можно... Ангельская душка -- аки воск мягкий...
-- Ох, раб божий, -- тяжело вздохнув, продолжал он прерывающимся голосом:-- кабы ты знал, каку я маяту-муку через детей принял!.. А кто виноват? Сам, пес смердящий... Понял это вот теперича на краю могилы... Понял, раб божий, да поздно... Вот он локоть-то, а укуси-ка, попробуй... Нет, не укусишь!.. Нешто мне здесь жить-то надо? Два сына, а спроси: где? В "злой роте", вот где!.. Я из них господа изгнал, а дьявола вселил... Воры они теперича, мошенники... В те поры, когда махоньки были, что я делал?.. Господи-батюшки, ужас! Бывало, напьюсь пьяный, приду домой и давай бушевать... Жена, покойница, побелеет, словно береста... а я матерно... тьфу!.. С топором, с ножом бегал... Ну, а они-то видят, все это им в память входит... Их бил, страсть как бил... Да все по-черному... Где бы приласкать, пожалеть, а я рычу... Боялись меня пуще огня... А тут мать померла, один с ними остался... Полюбовницу себе завел, шкуреху-канарейку... А они уже понимать стали... Да что уж! Дале да боле, дале да боле... Выросли ребята... Ну, тут и пошло! Я слово -- мне десять.... Я бить, -- они меня! Известно, вошли в года... В солдаты одного взяли, другой остался. Пить начал, из дому тащить... Я туды, сюды, -- нет, шалишь!.. Дело пропало, шабаш!.. Отслужил другой, пришел домой... пошло еще хуже! Я так, они этак. В воровство ударились... Били их мужики раз, страсть как!.. Женить хотел, -- не идет никакая... Отбились совсем. А мне только и названья: "собака проклятая". Вижу -- дело мое пропащее... "Уходите, говорю, с глаз моих долой, а я продам избу, тоже уйду..." "Нет, говорят, старый пес, нам долю давай"... "Кака ваша доля?" "Така", -- говорят. "Нет вашей доли, все мы с матерью наживали... все мое..." "Ты, говорят, собака, ее в могилу вогнал... На кой ты нам... Давай, да и все, уйдем мы"... Я было на мир, а мир и рад: "Пущай идут. Дери их дером, и с тобой-то вместе"... Ну, и того, раб божий, пошло все прахом.
Он замолчал и долго сидел молча, тяжело дыша и сопя носом.
-- Раб божий, -- зашептал он опять и ощупал меня руками, -- а, раб божий!.. Что я тебе скажу?
-- Что?
-- Дай мне на шкалик, а? Христом-богом прошу, а? Заслужу...
-- Запьянеешь? -- сказал я.
-- Ничего... дай, а? Дашь?
-- Да где ж ты добудешь теперь?
-- У Владимира... уж я добуду... раб божий... родной! -- он вдруг встал на коленки и, поклонившись, поцеловал меня.-- Дай! Дай, Христа ради!-- Он захлюпал. -- За-а-а-слу-жу я тебе... пожалей... Ты добудешь... Бог те за это впятеро невидимо пошлет... Дай!..
Он ползал на коленках, хватая меня руками и хлюпая.
-- Спаси Христос! Спаси Христос! -- залепетал он, получив от меня пятнадцать копеек. -- Родной ты мой... не пожалел, дал... Деньги -- тлен... Душу спасай... душу... душу...
-- Душу! -- повторил он еще раз уже за дверью, и мне слышно было, как он, топая большими сапогами, шел по странне к выходной двери.
Свободное копирование
