ГЛ.25. ЛИЧНОСТИ И ВИНТИКИ
Десятый класс и лето после окончания школы оказались самыми насыщенными – не так событиями, как душевными переживаниями, изменившими линию моей судьбы. В то время я считала, что сама выстраиваю эту линию.
Событий было немного. Самым драматическим, как тогда казалось, было известие, что моя Ира Монина уезжает навсегда.
– Мама хочет, чтобы я школу кончила в Пятигорске. Они с отцом вернулись надолго. Пока я не поступлю в музыкальное училище, хотят быть рядом со мной.
Я потрясенно молчала.
– Я буду тебе писать каждый день. Нет, каждую неделю. Не вздумай плакать.
Я плачу только от обиды или физической боли, от потрясения – застываю, словно прибитая. Ира стала не просто подругой – она была мною, но как бы в лучшем варианте. Я – в идеале. Ее немного смущало такое отношение. Ира была самокритична.
Тогда мне показалось – мир рухнул. Ни один из друзей не мог ее заменить. Понимание с полуслова и полувзгляда – явление редкое, и наша дружба была таким исключением.
Ира была не просто умной девочкой – она мне казалась взрослее и сильнее духом. Нас объединяли неравнодушие ко всем проявлениям жизни и к человеку вообще. Мы обе вели психологические наблюдения, только Ира устно, я – письменно. Этот интерес подогревала еще учительница психологии – Голосова Елена Петровна, старая женщина с благородной внешностью, в очках и с манерами дореволюционной интеллигентки (как мы себе представляли их по книгам и фильмам). Она никогда не повышала голоса, не называла учеников оболтусами или тупицами, прекрасно знала свой предмет (его не надолго ввели в школьную программу) и всех называла на «вы». Мы тут же кинулись распределять своих одноклассников по темпераментам, и я временно забросила свой дневник, чтобы вести наблюдения за Женей Дзюрой. Мне он казался загадочной личностью. Елена Петровна как-то умудрялась обходить политику. Не было в ее словаре трескучих фраз о вождях, коммунистических идеалах и прочих абстрактных понятиях, которыми нас кормили на классных собраниях и линейках.
– Сразу видно, что Елена кончала институт благородных девиц, – сказала Ира после первого же урока учительницы психологии.
Та, кстати, преподавала биологию, а новый предмет ей явно всучили как довесок, который никому из других учителей был не по зубам.
Нас с Ирой одинаково волновала классическая музыка. Я всегда была неравнодушна к талантам, и каждый его имеющий меня очень привлекал. Умение играть на фортепьяно добавляло подруге еще и очарование таланта.
Мы обе ценили красоту – во всех ее проявлениях. Мы не стеснялись открыто восхищаться чужими талантами, потому что обеим чужда была зависть.
В те годы мы не осознавали, что в нас заложено творческое начало. Я пыталась выразить себя на бумаге, ручкой, писала прозу. Ира – в игре на фортепьяно – по-своему. И обе мы были недовольны результатами такого самовыражения. Мы пока не доросли до зрелой оценки своих возможностей.
Превосходство подруги надо мною я видела в умении сдерживать отрицательные эмоции. Я так и не научилась владеть ими. Правда, хлебнув разнообразных неприятностей в школе, когда сама стала учителем, я все-таки в самых ужасных обстоятельствах эти внешние признаки обиды и возмущения загоняла внутрь. Но это при условии, если я оставалась без чужой поддержки и защиты.
Свободное копирование
