ВЛАДЕНИЯ СПРУТА
(ВОСПОМИНАНИЯ О ТЮРЬМАХ)
Лубянка
Привели в коридор, загнали в бокс - клеть без окон, чуть побольше лифта, голые стены, стол и стул. Электричество не гасят, ни дня, ни ночи нет. Сколько времени прошло? Шесть часов, двенадцать? Сутки? Я не знаю. Во мне - хаос, думать не могу, делать нечего, двигаться негде. Решив убить время сном, свернулась в клубок на полу - тотчас же звякнули ключи, всунулась морда и рявкнула: "Встать! Здесь не положено лежать". Села на стул, положила руки на стол, голову на них. Атрофировались чувства, ум вдребезги разбит, его осколки беспорядочно крутятся в голове. Вопросы, догадки, образ мамы и жалость к ней, острое сознание краха и своей вины: так тебе и надо. Принесли миску щей и кусок черного хлеба - я не съела ни ложки, ни крошки, исчезла потребность есть, не могу. Поскольку еду приносили-уносили несколько раз, я, наверное, пробыла тут более суток. Что будет с мамой, как переживет она мою погибель, вся любовь ее сосредоточилась на мне. Что будет с моим дневником, рисунками, стихами? Что подумают друзья? Как стыдно! Вот разбилась гоночная яхта "Фрейя", как ее, то есть меня, называл Э. М. И что будет со мной? Мелькнул интерес к будущему и на миг отогнал мысли о прошлом. В этом хаосе, как ни странно, не было только страха, несмотря на то что я была готова ко всему - вплоть до расстрела. Я была наполовину мертва.
...Опять зазвякали ключи - вывели меня на обработку. Где-то раздели, осмотрели тело, обыскали одежду, срезали пуговицы, сняли подвязки, выдернули резинки из штанов и шнурки из полуботинок, отобрали зеркальце и пудру. Отвели в душ, нарядно облицованный синими плитками. Я хотела ошпарить себя кипятком, умереть от инфаркта - однако вымылась как следует и вышла с мокрыми волосами. Трико завязала на себе узлом, чулки закрутила вниз до колен. Привели в какое-то технически оборудованное помещение, где фотограф снял меня с трех сторон. Заставили приложить пальчики к черной пасте и к казенным бланкам: теперь я настоящий уголовник. О, позор! Оттуда подняли на лифте на пятый этаж и впустили в камеру для особо важных преступников.
Она похожа на каюту второго класса на приличном пароходе: косо-угольные стены голубовато-пепельного тона; окно забрано снизу железным "намордником", видна лишь полоска неба наверху, но довольно светло и очень тепло. Три кровати с эластичной сеткой, на всех белье, плоская подушка и шерстяное одеяло. Посередине двухэтажный стол - под верхней доской вделана полка для кружек, хлеба и мелочей.
На своих койках молча сидят двое: молодая женщина Алла Любимова и старая татарка Бабаджан. Вид Аллы меня поразил - лицо как стеариновая свечка, распущенные темные волосы, на юбке вырван клин. Ей все равно - сидит уже два года. За что? Муж ее сестры, Гудзенко, шифровальщик советского посольства в Канаде, продал секретный код и остался там с женой. Здесь арестовали всю семью - безобидного служащего отца, домашнюю хозяйку мать, беспартийного инженера зятя и Аллу, - оторвали от трехмесячного ребенка. Никто из них ничего о поступке Гудзенко не знал, но... Доверчивая, неопытная Алла послала сестре в Канаду письмо с упреками, за это ей добавили к шпионажу измену родине, статью 58-1а.
Бабаджан сидит за спекуляцию валютой. Группа татар занималась на Центральном рынке торговлей цветами, используя букеты для передачи при обмене рублей на доллары и обратно. Она бодро хвастается, что нажила таким образом 16 000 рублей - тогда это было очень много.
Свободное копирование
