Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, побывав в гостях у Сперанских и оглядевшись вокруг, на следующее лето сняла дачу напротив, через линию, рядом с участком Василенко. Она приехала в 1935 году вместе с закадычной подругой Маргаритой Николаевной Ермоловой-Шубинской (дочерью великой артистки) и ее мужем Зелениным (врачом или юристом, не помню) и сразу стала душой общества. Миниатюрная, оживленная, чарующе-женственная с неженским умом и острым чувством юмора. Ей было за шестьдесят, но выглядела она молодо. Милое лицо, воздушные пепельные волосы подобраны свободно, в глазах играют ясный ум и творческий темперамент. Одевается Татьяна Львовна изящно и скромно - тонкая блузка с рюшами и брошкой на груди, с кружевным воротничком и расходящимися от локтя широкими рукавами, обыкновенная юбка. Ростом она ниже меня (как мама), но не худа и не полна.
Сущность ее неотразимого обаяния - талантливость натуры, она просвечивает ее мысли и слова. Ей все дается легко: иностранные языки, стихи, проза, переводы...
Э к с к у р с. Мне никогда не удалось бы сблизиться с ней, кабы не знакомство, уходящее корнями в XIX век. В ранней молодости Т. Л. написала детскую пьеску "Бумка". Для заглавной роли требовалась маленькая девочка. Малый театр обычно заимствовал детей из балетной школы Большого театра. Выбрали мою маму: ей было девять лет, но можно было дать шесть, так мала и худа она была. Она хорошо сыграла роль, Т. Л. была довольна, подарила ей коробку конфет и книгу Е. Сысоевой "Истори маленькой девочки" (из помещичьей жизни). На титульном листе Щепкина-Куперник написала: "Маленькой Тане от старшей Тани с пожеланием стать большой артисткой". Мама любила и берегла эту задушевную книгу как зеницу ока. Т. Л. пришла к нам в Шуколово, а мама уже привезла книгу и попросила "перерегистрировать" ее на мое имя, Т. Л. написала снова: "Большой дочке маленькой Тани - через сорок лет, на память о "Бумке". Прошло еще шестьдесят лет, и я храню ее как зеницу ока, но, к сожалению, именно этот лист с надписями пропал во время обыска.
Т. Л. любит сидеть у Сперанских на балконной лестнице меж пламенных настурций. За стволами синеет даль, серебрится на ветру листва, качается душистый горошек. Я подсаживаюсь ступенькой ниже и слушаю, слушаю ее рассказы об Атлантиде недавнего прошлого, ее мнени об авторах и книгах, ее литературные советы. Я как-то сболтнула, что - эпикуреец, оптимист, люблю есть, пить и веселиться. Т. Л. не без иронии заметила: "А вы глубоко поняли учение Эпикура? В сущности, оно грустно, скорее пессимистично, ведь междумирие пусто. Дело вовсе не в мясе и вине - это вульгарный подход, mauvais genre. Никогда не употребляйте громких слов, не уяснив до конца их смысла". Я устыдилась и зарубила на носу это наставление.
Т. Л. приходит гулять в Шуколово со своей свитой. Маргарита Николаевна похожа на мать - такая же статная, округленная фигура, и в лице есть сходство, но его черты грубее. Характер очень странный, молчаливый, угрюмый. В Москве они все живут в доме Ермоловой на Тверском бульваре близ Никитских ворот. Я заходила туда раза два-три. Один марш прямой лестницы на второй этаж, дверь налево. Внутри обычное, чуть-чуть беспорядочное интеллигентское жилье - книги вперемежку с ценными вещами и "тряпьем". В 1928 году мы с мамой были в этом доме, прощались с М. Н. Ермоловой. Очередь не прекращалась весь день. Я увязалась за похоронной процессией, шла до загородного села Владыкино, где находилась ее могила до того, как ее перенесли на Новодевичье кладбище. Теперь две плиты с именами Маргариты Николаевны и Татьяны Львовны лежат, как верные стражи, у ее ног.
Свободное копирование
