Ранние годы 1889-1905 - 3

Дом, в котором я родился, достался отцу в наследство от деда. Большой, каменный, трёхэтажный, он был слишком велик даже для нашей многолюдной семьи. Жилым, фактически, оставался только второй этаж, все остальные помещения пустовали, что вполне устраивало нас, детей, обожавших играть там в прятки. Все ненужные вещи обычно сносили в мезонин над третьим этажом. Мальчиком и подростком я обожал забираться туда и изучать содержимое старых сундуков и коробок.

Фасад нашего дома смотрел на широкую базарную площадь с двумя церквями. По субботам площадь оживала, превращаясь в торжище. Приезжали крестьяне со своим товаром, и я мог часами смотреть за происходящим из окна. В моём принстонском доме и сегодня висит картина кисти художника Куликова «Субботний базар», писанная из нашего муромского окна. С противоположной стороны дома окна выходили на Оку, и оттуда (благо, дом стоял на возвышении) открывался чудесный вид на реку, на лес и на деревни на другом берегу. Помню, я любил смотреть на реку в бинокль. Ока была особенно прекрасна весной во время разлива – тогда она делалась похожей на величавое озеро, шириной в 10-15 вёрст.

Вспоминая свои ранние впечатления, я чаще всего затрудняюсь сказать, к какому возрасту они относятся. Но есть несколько исключений. Ясно помню фейерверк по случаю коронации Николая II в 1896 году. И ещё одно событие того же года: венчание моей старшей сестры Надежды. Возможно, оно запомнилась не столько из-за огромного количества гостей, съехавшихся в наш дом, и даже не из-за красочности церемонии, а потому что жених (мой будущий зять) привёз нам несколько ящиков с конфетами.

Ещё одно воспоминание той же поры – мой первый «побег» из дома. Во дворе здания, в котором мы жили, стояло несколько хозяйственных построек (в них держали лошадей, коров, коляски, дрова, лёд и т.д.). Двор был большой и оканчивался воротами, которые обычно открывались только для пропуска экипажей. Одного меня за них никогда не пускали. Но по случаю свадебных торжеств, продолжавшихся почти неделю, ворота не закрывались, дабы гости могли беспрепятственно передвигаться. Улучив минуту, я выскользнул за ворота и сразу почувствовал себя, как птица, выпущенная из клетки. Поймал меня один торговец на площади (его лавочку хорошо видно на уже упомянутой картине Куликова). Он заманил меня к себе, стал угощать орехами и задавать разные вопросы. Помню, я был ужасно горд своей независимостью и тем, что со мной обращаются, как со взрослым. Но потом влетела няня с перекошенным от страха лицом, и на этом приключение закончилось.

Однажды ночью неподалёку от нашего дома случился пожар. Хорошо помню яркое зарево, осветившее всё, как днём, и силуэты мужчин с вёдрами воды на кровельной крыше конюшни, и тревожный набат колокола на соседней церкви, извещавший о бедствии. Я слышал, как няня несколько раз просила мать выдать ей ключи от комнаты, где хранилась икона Пресвятой Богородицы. Она свято верила, что если возьмёт икону в руки и будет ходить с ней по дому, пламя нас не коснётся.

От дома к реке тянулся наш огород и большой фруктовый сад. Часть сада располагалась на взгорье, окружённом с трёх сторон оврагом, поросшим густым высоким кустарником. Во что мы там только не играли! Летом целыми днями пропадали в саду, объедаясь овощами, фруктами и ягодами. А потом наши бедные родители гадали, почему у их чад такой плохой аппетит за обедом или, не дай Бог, желудочное расстройство. Зимой сад покрывался толстым слоем снега, и играть там было нельзя. Одно время я очень увлёкся ловлей певчих птиц, обитавших в нашем саду. Обычно держал их в клетках, но иногда выпускал полетать по комнате. Матери это не нравилась, и она приказала слугам их выпустить, заявив, что от птиц в доме слишком большой беспорядок.