По закоулкам воспоминаний - 34

Вот директора школы я не помню. А её, завуча, знала и уважала вся школа – и персонал, и ученики. Она была педагогом, воспитателем и руководителем от Бога.

Уже в 1949 или 1950 году, оказавшись в Днепропетровске, я встретила Чеславу Эдуардовну. Крайне взволнованная и обрадованная, подошла к ней, предполагая, что она может и не узнать меня – прошло 13 лет после окончания школы, я уже мать троих детей, пережившая немало. Я сказала: «Чеслава Эдуардовна! Здравствуйте! Вы, наверное. не узнаёте меня?»

Она только взглянула на меня и, похоже, не менее взволнованно и радостно ответила: «Ну как же я тебя не узнаю, Манечка?!»

Мы долго разговаривали. Она расспрашивала и обо мне, и о Сёме Галембо («Сёмочке»), рассказывала о нём запомнившиеся забавные эпизоды. Рассказывала о судьбах встретившихся ей наших одноклассников. Это была очень радостная для меня встреча.

О Днепропетровской школе вспоминаю с любовью и благодарностью. Вспоминаю и других учителей. Помню Фаню Абрамовну Палей – по химии, несколько кокетливую Евдокию Ивановну – по физике, математичку Аглаю Семеновну, которая, если ей приходилось терпеть неправильные ответы тупо воспринимающего её предмет ученика, бессильно опускала руки и с расстановкой тихо произносила «О, ужас!». И класс, привыкший к такой её реакции, синхронно с ней многоголосным громким шёпотом произносил «О, ужас!». А она, чуть помешкав, в той же позе пережидала это многоголосье, краешками губ слегка улыбалась и не обижалась на нас, не комментировала нашу реакцию – спокойно продолжала урок.

В 5-м классе немецкий язык преподавал Франц Иосифович – небольшого роста, сухощавый, юркий. К его приходу ученики еще не сидели на своих местах, продолжая свои шалости. Франц Иосифович обычно входил в класс стремительно, и уже с порога изрекал: «Киндер! Киндер! Вас ист дас?!». По этому поводу о нем бытовал такой куплет:

«Гром гремит, земля трясётся. Франц на курице несётся. Забегает в 5-й класс: «Киндер! Киндер! Вас ист дас?!»»

Позднее немецкий преподавала нам Эльза Паулевна – высокая, светловолосая, стремившаяся быть требовательной и к поведению, и к знаниям. Не помню кто был этим затейником, но однажды, когда нужно было к уроку выучить какое-то длинное стихотворение, за дверцей застекленного шкафа, стоящего за спиной преподавателя, оказалось крупными буквами написанное на большом листе бумаги это стихотворение, и его легко и бойко декламировали и те, кто знал, и те, кто учился слабо. Обнаружив эту подсказку, Эльза Паулевна очень обиделась, сказала, что не ожидала этого от, в общем то, неплохого класса, у которого так мало уроков иностранного языка и который не ценит её стараний. Прекратила урок и, расстроенная, ушла. Мы почувствовали себя пристыженными – такой реакции не предвидели. Пошумев, решили всё же послать делегацию с извинениями. А уж как потом нас отчитывала Чэся!

Русский язык и литературу у нас первые годы преподавала Берта Абрамовна, женщина уже в возрасте, мы были ею довольны. А с 8-го класса русскую литературу стал преподавать Александр Иванович (фамилию не помню) – среднего возраста, элегантный, импозантный – он и внешне отличался от других мужчин-учителей, и преподавал необыкновенно интересно, увлекательно. Литературный кружок при нём посещали даже те, кто об этом раньше и не думал. Все были от него в восторге. Каково же было наше изумление, когда в начале 10 класса его арестовали как врага народа (это был конец 1936 года). Мы были уверены, что это ошибка. И несмотря на хорошо внушенную нам ненависть к врагам народа искренне горевали об этой потере.

Физкультуру преподавал молодой учитель, именовавшийся Серафим Иванович Красильников. О нем следует рассказать, так как, во-первых, впоследствии он оказался на том же курсе мединститута и даже на том же потоке, что и я, и все из выпуска нашей школы, и во-вторых потому, что особо выдающейся личностью на курсе, хоть и тянулся к общественным работам, не был, и звали его тогда уже не Серафим Иванович, а Симка Красильников. В третьих потому, что он после войны успел поработать ассистентом кафедры патологической анатомии Днепропетровского мединститута. А в-четвертых потому, что он, как и профессор нашего института Хохлов и как мой сокурсник Пётр Слесь были арестованы за сотрудничество с немцами. Эти сведения меня просто ошеломили. Я узнала об этом, когда в 1949 году приехала в Днепропетровский мединститут для получения диплома, поскольку последний (5-й) курс в связи с войной и эвакуацией наш выпуск окончить не успел. И мы были направлены на врачебную работу без диплома только в звании зауряд-врачей – таким было распоряжение Наркомздрава Украины касательно перешедших на последний курс.

До 7-го, мне помнится, класса у нас были уроки труда. Проходили они в столярной мастерской - мы осваивали производство табуреток, либо в слесарной, где на маленьких тисках мы должны были довести до какой-то математической точности какие-то незадачливые детальки. Не помню, чтобы эти уроки, как и редкие уроки немецкого, для кого-то из нас оказались продуктивными. В программе по труду были и экскурсии на заводы – их в Днепропетровске было немало. Потрясающее впечатление произвёл на меня плавильный цех (кажется, завода им. Перовского). Вот это ад - так ад! Наверное. никак не меньше! Не заметила, были ли в этом помещении окна – там, где мы стояли, было мрачно, пыльно, темно-серо, а перед нами – ослепительно пылающее, страшно раскаленное и брызжущее огненными искрами жерло мартеновской печи. И на таком устрашающем фоне - героически крепкие, в особых одеждах рабочие, бесстрашно орудовавшие у этого, казалось, всепоглощающего жерла. До сих пор картину эту помню.