В мой мир входило все больше и больше слов. Они появлялись из разговора родителей, соседей, со двора, с улицы, из детского сада на Большой Ордынке (я туда ходил, когда бабушка одно время уезжала), из летнего лагеря в Погорелом Городище (тогда такие лагеря почему-то называли колониями). Лавина новых слов появилась в первом классе. Но самый большой их поток обрушился с появлением радио: в 1934 году начала работать Московская городская радиотрансляционная сеть. Среди наших слов были материя, безбожник, знание, энтузиазм, среди их — бог, опиум, идеализм, вера, кризис. Их мир пополнился штрейкбрехерами и фашистами, мятежниками, наш — шуцбундовцами, подпольщиками и республиканцами.
Постепенно просто Октябрьская революция стала социалистической и пролетарской. Эти слова привели за собой следующее: мы первые в мире. Первые не только потому, что первыми совершили победную пролетарскую и социалистическую революцию, но и потому, что мы обладаем знанием истины. Мы знаем куда идет человечество: к коммунизму.
И я совершенно искренне жалел трудящихся в капиталистических странах: им еще предстоит догонять нас. Хотя Мировая Революция и наступит скоро, но мы-то все время от них уходим вперед.
Вместе с абсолютным добром Октября и верностью учения все это собирало в моем мире и четвертую данность: мы абсолютно правы во всем, так сказать, по своей природе, изначально, на все времена. Другими словами, социализм автоматически прав.
Этот миф был наиболее многогранным, все время развивающимся и в то же время как бы самодостаточным. И потом: как это приятно чувствовать, что и ты среди самых первых и передовых!
В четвертой данности все очень понятно следовало одно за другим. Например, социализм выше капитализма потому, что у него общественная собственность, которая выше частной. И революция победила потому, что большинство было против частной собственности (она у помещиков и капиталистов). Большинство всегда право, и нет крепостей, которых не могли бы взять большевики. Поэтому и коллектив всегда прав, а не личность отдельная. Раз собственность общая, значит все равны, это и есть справедливость.
Или: пролетариат передовой класс. Значит, нужна как можно быстрее индустриализация. Деревня — это что-то из дореволюционного прошлого, это отсталость; разве что колхоз её как-то оправдывает, хотя там еще не государственная, а какая-то колхозно-кооперативная, недоросшая собственность, но все-таки уже не единоличная. Надо, надо бороться!
Эта борьба — классовая, с теми, кто еще не понимает, что общественное лучше личного, они какие-то глупцы... Ведь их счастливыми делают. Ну и что ж, что насильно. Зато сразу и прямо, по-пролетарски, без разных там церемоний и сюсюканий.
Этот миф состоял как бы из нескольких деревьев, растущих из одного гнезда и соприкасающихся ветвями и листьями. Впрочем, этот образ подходит и для первых трех данностей. Понятно, что этот образ появился значительно позднее, а тогда деревья бурно еще росли.
Осознание себя как отдельного "я" среди "мы", естественно происходило позднее, чем пробуждение просто сознания, но способ проявления этого осознания был тем же: от отдельных событий-точек к коротким отрезкам, которые еще прерывистые, всё удлинялись, пока не стали сплошной линией, означавшей понимание того, что я есть "я". Здесь я могу точно назвать начало. Это начало — моя первая личная драка во дворе.
Проблема "я и мы" неспешно развиваясь, через много лет привела меня к неизбежному для русского человека вопросу: "Что делать?". Но все это было еще далеко впереди.
Свободное копирование
