Одесса (1837-1838) - 5

В этот год я первый раз встретила украинскую весну в деревне. Едва стал таять снег, из-под него полезли головки пролесков и распустились голубыми цветочками; как только снег сбежал, яркая зелень покрыла землю, по ней подернуло пунцовым воронцом, зацвели дикие персики, яблони, вишни, груши, осыпались таким множеством как снег белых цветов, с розоватым отливом зари, что между ними только кое-где виднелись крошечные зеленые листочки. Нежный запах цветущих деревьев сливался с резким запахом чабреца, полыни и ароматом весенних растений степей. Сад наш стоял весь пушистый от молоденьких листочков, из-за которых, точно сквозь мелкую светло-зеленую сетку, виднелись гибкие ветки деревьев. Воздух был полон пенья, свиста, чириканья, воркованья; соловьи пели день и ночь, чуть не в комнатах,-- не давали спать. Все это под глубоким, яхонтовым небом, днем ли, ночью ли было бог знает до чего хорошо. В эту-то прелестную пору мы переехали опять в Спасское, чтобы устроить разные дела по хозяйству и пораньше отправиться в Одессу. Под обаянием окружавшей нас красоты мы с увлечением отдались жизни в природе и с сожалением оставляли Спасское.

Незадолго до нашего отъезда мы получили письмо от Саши[1]. Он описывал нам свой отъезд из Москвы, впечатления по пути в Вятку, новые знакомства и, между прочим, говорил, что перед отъездом у него вышла неприятность с нашим семейством, так глубоко огорчившая его, что он разорвал все отношения с ними -- и навсегда. Причины этой неприятности он не объяснял, жаловался на оскорбления, полученные им в лице его матери; в чем-то туманно оправдывался, чего мы вполне не могли понять; говорил, что он находится в глубокой тоске, надеется не жить долее тридцати лет, что порядочному человеку долее тридцати лет жить и не следует, и кончил тем, что так как мы непричастны его неприятностям с нашими и если от него не отрекаемся, то он по-прежнему наш друг.

Вадим отвечал Саше, что мы ничего не слыхали о его неприятности с нашими, просил объяснить, в чем дело> что может виной всего недоразумение, и когда разъяснится, то не окажется и надобности прибегать к таким крайним, к таким печальным мерам.

Ответа на это письмо не было.

Вадим писал к своим, спрашивал, какая это неприятная история была между ними и Александром.

Ему отвечали, что никаких историй не было, была небольшая размолвка у Диомида с Луизой Ивановной, но она прошла бесследно, и они продолжали навещать Сашу до его отъезда из Москвы, проводили его и простились как друзья.

Мы остались в недоумении,--подивились, да вскоре и думать перестали.

С этого времени отношения Александра к семейству Пассек, за исключением меня и Вадима, прекратились, и они уже никогда не видались больше.