А пароход между тем шумит, бурлит и хлопает в такт колесами. Направо тянется и пропадает в серебристом тумане волнистая, то сизая, то бурая, со складками и морщинами, с кустарником, зелеными рядами взбегающим на вершину, полоса нагорного берега. Слева бежит низкий берег с песчаной косой и с мелким леском на песчаных буграх, маленькие, крытые кугой и камышом рыбацкие шалаши, сами рыбаки с засученными шароварами, ухватившиеся за перемет и смотрящие не без вражды со своих лодок на пароход…
К вечеру мы подъезжали к Цымлянской станице. На румяном фоне зари смутно вырисовывались на горке крыши домов, церковь, крылья ветряных мельниц и вдали на горе темная зелень виноградников со стройными пирамидальными тополями. На другой стороне, против станицы, широкая песчаная коса с бурьяном.
Тихо. Блестящая, как сталь, с серебристо-розовыми полосами против зари, водная гладь реки не шелохнется. Деревья, пароход, баржи, толпы народа на берегу, побледневшее, высокое, нежно-голубое небо – все опрокинулось и смотрится в реке.
Мы пристаем к берегу. Толпа торговок встречает нас на сходнях.
– Вишени, вишени кому надо? – звенит над самым ухом пронзительный женский голос: – хорошая вишеня! сама бы ела, да деньги надо…
– А почем? – спрашивает приземистый, всклокоченный мужик, устремляя испытующий взор на небольшую кружечку с вишней.
– Пять копеек.
– Ешь сама! В Ростове – три…
– Ну, ростовский! ступай в Ростов!
– И пойду… А тут фунт-то будет? – говорит обиженно «ростовский».
– Потому что мы не весим, то мы не знаем. Может – фунт, а может – и больше… Потому что мы не весили….
– Редиски, редиски кому? – врывается и звенит другой голос, выделяясь из общего шумного говора: – вот беда! поливала, поливала, а никто не берет!
– Франзоль есть? – кричит опять лохматый мужик: – Эй, ты! с франзолью! иди сюда! Почем? пять? что это ты, брат? за такую самую булку в Ростове – четыре просят…
Свободное копирование
