На Тихом Дону - 22

VI. Люди торгового звания. – Пассажиры палубы. – Цымлянская станица. – Несколько слов о донских винах.

Большинство «второклассной» публики «Есаула» состояло преимущественно из людей торгового класса. Это можно было сразу заключить и по оживленным разговорам коммерческого свойства, и по неимоверному количеству истребляемого ими чая. Сидя за длинным столом в одних рубашках с расстегнутыми воротами, потные, красные, господа эти вели бесконечные беседы о пшенице, об овсе, о тарани, керосине, шерсти и тому подобных вещах, которыми всецело заполнены были их головы. Других интересов для них, по-видимому, не существовало… Откровенно-хищнические ноты постоянно слышались в этих несмолкаемых разговорах. Вот два почтенных на вид старичка раскольничьего типа в долгополых сюртуках скромненько приютились в уголку. Один из них с откровенным восхищением повествует о замечательной торговой ловкости своего приказчика.

– Это – такой аптекарь, что поставь его на ссыпку, у него из ста пудов больше восьмидесяти не будет, и казаки сроду не додуют, в чем штука! Стоят лишь да моргают глазами…

– Народ глупый, чего толковать! – снисходительным тоном восклицает слушатель. – Он теперича тебе, примерно, ни за что не уступит копейки с пуда… И я просить его не буду, я ему уважу. Ну, коли такое дело, пускай будет твоя цена; только за мое уважение и ты меня уважь: по полтора фунтика на пудик накинь уж… – «Это – с удовольствием!» То есть окончательно глупый народ! И за четверть водки он отца родного готов продать…

На меня, постороннего слушателя, эти откровенные разговоры всякий раз наводили гнетущую тоску, и я уходил от них на палубу. Пассажир палубы гораздо интереснее этих благообразных коммерческих людей. Голова его не забита ни керосином, ни шерстью, ни овсом; его разговор – не о наживе и не об операциях объегориванья, а о многосложном механизме трудовой жизни – может иногда захватить своим интересом даже совершенно постороннего человека. Под шум колес парохода, под ропот разбегающихся волн, покрытых серебристой пеной, я всегда с удовольствием прислушивался к грустной повести какого-нибудь горького неудачника или к простодушным рассказам мужика-странника, давшего обещание послужить Богу ногами по случаю избавления от тяжкой болезни.

– Громом меня оглушило, родимые, – журчит, как ручей, такой рассказчик двум-трем слушателям, – с полчаса без дыхания лежал, руки и ноги месяца два без движения были, рвота была кровяная, даже с печенью, и не думал я никак жив быть… И вот в болезни я и дал обещание: коль поправка выйдет, пойду в дальние странствия, послужу Господу Богу… С 94 года я, родимые, хожу. Был в послушании: где угольки колол, дровца рубил, цыбульку в огородах сажал… Ничего народ добрый везде…