Небо зовёт - 35

25.09.44. Пон. Сижу на географии, а мысли витают где угодно, только не в классе. Думаю о Саше, о доме, о хлебе. До сих пор ощущаю вкус сала и хлеба хуторян. Лишь изредка, словно просыпаясь, возвращаюсь к тому, что происходит в классе. На математике, физике такого со мной не бывает. Там я весь поглощён предметом. Люблю решать задачи. Но не научен слушать внимательно уроки, когда много говорит преподаватель. Услышу что-то новое, задумываюсь и улетаю в мир своих мыслей. Если слышу то, что мне уже известно, становится не интересно. А главное не все педагоги могут рассказывать увлекательно, сделать свой предмет интересным.
Мечты часто уводят меня в прошлое. Хотелось бы по иному прожить пройденные годы. Например, стать «пятнадцатилетним капитаном». Теперь им не стану, мне уже семнадцатый, а хочется быть именно «пятнадцатилетним». Вот и мечтаю о прошлом. Хотелось бы достичь большего, чем достиг. Мог бы уже летать, если бы в Каневской был аэроклуб. Мог бы быть курсантом Ейского лётно-морского училища, если бы туда принимали с 7-го класса. Смешно, но вот таковы мои мечты о несостоявшемся, упущенном. Сколько в жизни ещё будет несостоявшихся мечтаний, не достигнутого, что хочется достичь рано. Я чувствую себя более взрослым, чем есть. Видимо, я способностями и умом взрослее своего возраста.

26.09.44. Вт. Пришли в столовую, а она ещё закрыта. Голодные, стучим. Не открывают.
– Макарон вам в ухо! – возмущается кто-то.
– Зачем им в ухо? Лучше мне в рот, – кричит Игорь Ляхоцкий.
Опять стучим. Не открывают. Поддашкин начинает декламировать Лермонтова:
«У врат обители святой
Стоял просящий подаянья.
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил
И взор являл живую муку.
И кто-то кошель положил
В его протянутую руку».
Дверь вздрогнула и открылась. С шумом ворвались в столовую. Смели в пять минут всё, что было на столах. У нас принцип: не оставляй на потом то, что можно съесть сейчас.
Малышев рассказал анекдот. Один заика зашёл в магазин купить белого хлеба, но никак не мог выговорить слово «белого». «Бе-бе-бе-бе...- заикался он. – Бе-бе-бе». Махнул рукой и чётко выговорил: «Хрен с ним, давай чёрный!
Наши войска очистили западное побережье Эстонии.

27.09.44. Ср. Фронт уходит всё далее на Запад, в Европу, а война остаётся с нами. Всюду развалины, разруха, голод, слёзы. В Краснодар прибывают эшелоны с ранеными. На улицах, что ни мужчина, то калека. Безногие, безрукие, слепые. Наши преподаватели-мужчины тоже искалеченные. Лейтенант Изотов без ноги. Его умные глаза всегда грустные. На груди орден Боевого Красного знамени. Такой орден так просто не дают. Мне его очень жалко. Мы рвёмся в небо, а он его уже лишился. Ранение прервало его соколиный полёт. Война искалечила жизнь. Хочется за него отомстить.
Шли с занятий. Какая-то старуха назвала нас «спецов» – «кадетами» и ребята подхватили: «Кадеты! Кадеты!»
– Мне это не нравится, – говорю Вите Мандровскому. – Мы не наследники дворян. Мы наследники рабочих и крестьян.
Пришли в интернат. Витя кричит:
– Кто назвался кадетом, выходи на расстрел!
– Это не мы. Это городские, – говорит Грибачёв.
Посмеялись, но договорились этим названием не пользоваться, осмеивать тех, кто себя будет так называть.

28.09.44. Чет. Читал в «Правде» информацию Европейской Консультативной Комиссии об итогах работы по разработке условий безоговорочной капитуляции Германии и о порядке её оккупации войсками СССР, Англии, США. Значит, скоро конец войне. Победа близка. Остался бы Саша живым. Наши войска вошли на территорию Восточной Пруссии и Югославии.
Рядом с нашим интернатом, за конюшней расположен лагерь немецких военнопленных. От нас он отгорожен одним рядом колючей проволоки. Мы ходим смотреть на «высшую расу», «арийскую нацию». Кое-кто выменивает у них на фрукты, бумагу, ручки, зажигалки и пр. Я брезгую подобной торговлей.
По утрам подъём у нас проходит одновременно с немцами. Мы идём на занятия с песней, а они на работу, гремя лопатами. Восстанавливают разрушенные дома. Наша страна учит их труду и отучивает господствовать над трудом.
Сравниваю этих немцев с теми, которых видел в оккупации. Тогда они были бравыми, наглыми, самоуверенными. Теперь опущенные, жалкие, как побитые собаки. Командуют ими их же офицеры. Командуют строго, даже бьют ленивых и неисполнительных. Звери и между собой звери. Наши так ими бы не командовали. Наши командиры человечные, мягкие даже с пленными врагами.
Мы изучаем немецкий язык, и я решил совершенствовать его знания переговорами с пленными. Сегодня подошли группой. Хотел заговорить, но Витька Мандровский опередил:
– Дойчлянд капут!
Немцы потупили взгляды, начали уходить от проволоки.
– Капут! Капут! – кричит им вслед Виктор.
Мой диалог не получился.

29.09.44. Пят. На занятиях чувствую себя вялой мухой. Одна еда на уме и ничего более. Всё остальное является второстепенным. Чтобы хотя на минуту забыть о еде, нужно очень интересное занятие. Но уроки не всегда интересны. Видимо, наши педагоги тоже думают только о еде. Надо искать пищевое подкрепление. Но где? Ребята ездят вечерами воровать виноград на плантациях за городом. Воруют, продают и покупают хлеб. Мне воровать не хочется. Стыдно. Но ребята уговаривают. И голод меня уже колеблет. Переступлю или не переступлю через свою совесть? Ещё сутки на размышление. Сосущий желудок мешает думать, учиться. Не даёт делать дело, так как хочется. Некоторые решили в эту субботу смыться домой. Я не поеду, пока не выдадут форму. Приехать домой в своих рваных тапочках. Это ж позор авиации. Не допущу.