Этот год оказался необычайно жестоким... Я потеряла и Константина Степановича.
Наши отношения с ним в Москве, как я говорила, уже вошли в новую колею: мы виделись урывками. Встречались где могли и как могли. Сходились частью на людях -- и чувствовали, словно нас море разделило: хотелось протянуть друг другу руки, с прежней полнотой говорить друг с другом, смотреть в глаза... И встречи были для нас и тяжелы, и радостны... Но все же радостны. Мы ждали лета, когда он останется один и нам можно будет опять встречаться свободно... Решили остаться на лето в Москве под какими-нибудь предлогами, и, когда он провожал меня домой или мы случайно оставались в комнате одни, мы говорили друг другу:
-- Вот скоро и лето...
Скорей бы лето!..
Потом -- вдруг пробел. Его не было у Н.М. на последней субботе... Какие-то коротенькие записки: "Не мог быть там-то -- нездоровится"...
Потом полное молчание.
Потом тетя говорит: "Знаешь, бедный К.С. болен, лежит уже неделю"...
Потом заметка в газетах: "Артист Ш. тяжко заболел, опасаются воспаления легких"...
Вот когда я, в сущности, поняла, почему, если любишь, надо "быть женой"...
Все можно терпеть: разлуку, ожидание... но знать, что человек, которого любишь, болен -- и не иметь права пойти к нему, быть около него, отдавать ему заботу, нежность, ночей не спать для него, а сидеть тут и мучиться неизвестностью... Впервые я поняла еще, и что такое ревность, -- но ревность не к любви, не к ласкам -- а к святому праву страдания...
И вдруг за мной пришли -- от него: он хочет меня видеть, он меня зовет.
Я сразу поняла, что, значит, очень худо.
Свободное копирование
