* * *
«Почти что святые» и начали это белое дело ... Но что из него вышло? Боже мой!
Я помню, какое сильное впечатление произвело на меня, когда я в первый раз услышал знаменитое выражение:
«От благодарного населения» ..
Это был хорошенький мальчик, лет семнадцати-восемнадцати. На нем был новенький полушубок. Кто-то спросил его:
— Петрик, откуда это у вас. Он ответил:
— Откуда? «От благодарного населения» — конечно.
И все засмеялись.
Петрик из очень хорошей семьи. У него изящный, тонкокостный рост и красивое, старокультурное, чуть тронутое рукою вырождения, лицо. Он говорит на трех европейских языках безупречно и потому по-русски выговаривает немножко, как метис, с примесью всевозможных акцентов. В нем была еще недавно гибко-твердая выправка хорошего аристократического воспитания ...
«Была», потому что теперь ее нет, вернее, ее как будто подменили. Приятная ловкость мальчика, который, несмотря на свою молодость, знает, как себя держать, перековалась в какие-то ... вызывающие, наглые манеры. Чуть намечавшиеся черты вырождения страшно усилились. В них сквозит что-то хорошо знакомое... Что это такое? Ах, да, — он напоминает французский кабачок... Это «апаш» ... Апашизмом тронуты... этот обострившийся взгляд, обнаглевшая улыбка... А говор. Этот метисный акцент в соединении с отборнейшими русскими «в бога, в мать, в веру и Христа», — дают диковинный меланж «сиятельнейшего хулигана» ...
Когда он сказал: «От благодарного населения», все рассмеялись. Кто это «все»?
Такие же, как он. Метисно-изящные люди русско-европейского изделия. «Вольноперы», как Петрик, и постарше — гвардейские офицеры, молоденькие дамы «смольного» воспитания ...
Ах, они не понимают, какая горькая ирония в этих словах. Они —«смолянки». Но почему? Потому ли, что кончили «Смольный» под руководством княгини НН, или потому, что Ленин-Ульянов, захватив «Смольный», незаметно для них самих привил им «ново-смольные» взгляды ...
— Грабь награбленное!
Разве не это звучит в словах этого большевизированного Рюриковича, когда он небрежно нагло роняет:
— От благодарного населения.
Они смеются. Чему?
Тому ли, что, быть может, последний отпрыск тысячелетнего русского рода прежде, чем бестрепетно умереть за русский народ, стал вором? Тому ли, что, вытащив из мужицкой скрыни под рыдания Марусек и Гапок этот полушубок, он доказал насупившемуся Грицьку, что паны только потому не крали, что были богаты, а, как обеднели, то сразу узнали дорогу к сундукам, как настоящие «зло-дни», — этому смеются? «Смешной» ли моде грабить мужиков, которые «нас ограбили», — смеются?
Нет, хуже... Они смеются над тем, что это население, ради которого семьи, давшие в свое время Пушкиных, Толстых и Столыпиных, укладывают под пулеметами всех своих сыновей и дочерей в сыпно-тифозных палатах, что это население «благодарно» им...
«Благодарно» — т. е. ненавидит ...! Вот над чем смеются. Смеются над горьким крушением своего «белого» дела, над своим собственным падением, над собственной «отвратностью», смеются — ужасным апашеским смехом, смехом «бывших» принцев, «заделавшихся» разбойниками.
Да, я многое тогда понял.
Я понял, что не только не стыдно и не зазорно грабить, а, наоборот, модно, шикарно.
У нас ненавидели гвардию и всегда ей тайком подражали. Может быть, за это и ненавидели ...
И потому, когда я увидел, что и «голубая кровь» пошла по этой дорожке, я понял, что бедствие всеобщее.
«Белое дело» погибло.
Начатое «почти святыми», оно попало в руки «почти бандитов».
