Гласное судопроизводство и обвинение - 4

 Происхождение этого обвинения может служить примером тех приемов, к которым прибегал великий князь Сергей Михайлович, когда вопрос касался какого-либо заказа Шнейдера-Крезо.

Дело в том, что в Красносельском лагерном сборе, где происходили блестящие маневры гвардии, наша конница не знала препятствий; преодолевая их, они проходили по такой местности, которая для конной артиллерии бывала иногда непроходима, и она отставала от гусар, улан и других полков.

В развитии спорта среди офицеров нашей конницы принимали также живое участие и конно-артиллеристы, корпоративное самолюбие которых страдало от того, что они, имея те же пушки, что и пешие батареи, слишком тяжелые, вследствие этого не поспевали в некоторых случаях за кавалерией. Поэтому возникла мысль получить и более легкое орудие, что имело значение лишь чисто маневренное, к боевой стрельбе никакого отношения не имеющее.

Как конноартиллеристу великому князю Сергею Михайловичу эта мысль пришлась по сердцу, и решено было ту же самую пушку Шнейдера спроектировать с уменьшением веса всей системы, что и было сделано, - на несколько пудов она стала легче. Конная артиллерия, таким образом, получала и свою пушку.

Спрашивается, можно ли это признать обстоятельством, вызывающим "необходимость неотложного введения на вооружение в конной артиллерии пушки системы Шнейдера"? Весь заказ ограничивался 320 орудиями, переставленными лишь на более легкие лафеты, но зато, правда, Шнейдера и для конной артиллерии...

Обвинительный приговор по пункту третьему прямо замечателен своею противозаконностью и дискредитированием власти в военное время.

Редактирован он так: "В том, что, состоя в должности военного министра, вопреки положению Совета министров от 10 февраля 1915 года, коим по рассмотрении заявления его, Сухомлинова, о желательности способствовать устройству в России частного оружейного завода, под условием предоставления сему заводу на три миллиона ружей, было постановлено одобрить задуманную военным ведомством меру с тем, однако, чтобы ближайшие в этой области предложения, выработанные по соглашению с министром финансов, были вновь представлены на утверждение Совета министров, - в прямое нарушение предоставленных ему по должности военного министра полномочий, - в письменном заявлении своем от 12 февраля, предоставлял представителю русского Акционерного общества артиллерийских заводов, гражданскому инженеру Балинскому, немедленно приступить к заказам на полное оборудование оружейного завода, - каковое его, генерала Сухомлинова, превышение власти, как стоящее в прямом противоречии с приведенным решением Совета министров, в области имеющих особое значение мероприятий по обороне государства, представляется особенно важным".

Так как на это я был уполномочен государем, то при чем тут "прямое противоречие" с решением Совета министров, если ст. 209 кн. V Свода Основных Законов категорически гласит: "Не считать превышением власти, когда министр особенно на какой-либо случай был верховной властью уполномочен". Ст. 143 Воинского устава о наказаниях говорит о том, что "не почитается превышением власти", если военный министр "отступит в своих действиях от обыкновенных правил, по особому на сей случай или вообще по случаю сего ради данному власти уполномочию". В той же статье, в п. 2, кроме того, имеется указание на то, что "в чрезвычайных обстоятельствах военный начальник или другое должностное лицо не отвечает за принятие решительной меры, если она в видах государственной пользы была необходима".

Если бы у меня даже не было уполномочий верховной власти, я имел право в данном случае принять эту важную в военное время меру. Но, кроме того, раз это якобы превышение власти осталось без последствий, то состава преступления не было и не могло быть, за отсутствием какой бы то ни было вредоносности; трудно даже при всей юридической казуистике создать покушение на превышение власти.

Винят человека в бездействии власти и одновременно карают за превышение ее. Прокурор находит, что одно другому не мешает. Действительно, в истерике смеются и плачут одновременно. Было и у меня от чего плакать и смеяться.

Ставка шлет сверхэкстренные телеграммы, требуя ружей. Генерал Янушкевич пишет мне отчаянные письма, "волосы дыбом" у него становятся: "Глубоко уверен в полном вашем сочувствии этому первостепенному по важности делу. В нем залог успеха конца. Крайне необходимо развить полным ходом на всех заводах выделку винтовок". При такой обстановке из Англии получается предложение доставить нам полное оборудование ружейного завода. Я докладываю государю телеграмму, контрассигнированную в Лондоне нашим морским агентом Волковым, лично государю известным. Для решения вопроса имелся срок всего 6 дней. Получаю высочайшее повеление: "не упускайте завода". Докладываю Совету министров о полученном повелении; получаю принципиальное согласие, которого и не требовалось, и делаю распоряжение, чтобы "не упустить", по краткости срока.

Оказывается, что с формальной стороны я в чем-то перед Советом министров провинился; подымается волнение, и в такое время, когда, казалось бы, о формальностях думать предосудительно.

В пункте втором я виноват, что задержал заказ в мирное время, в интересах технического усовершенствования боевого материала, всего на месяц, а в пункте третьем я виноват, что поспешил в тяжелых условиях военного времени в интересах армии не упустить крайне нужный нам ружейный завод.

В пункте четвертом значится, что я, "состоя в должности военного министра, в период времени с сентября 1911 года до середины апреля 1912 года, по соглашению с другими лицами, сообщал командированному в его, военного министра, распоряжение подполковнику Мя-соедову, заведомо для него состоявшему агентом Германии, такого рода вверенные ему, Сухомлинову, по занимаемой им должности, сведения, которые заведомо для него долженствовали, в видах внешней безопасности России, сохраняться в тайне от иностранного государства, а именно о результатах наблюдения контрразведывательного отделения Главного управления Генерального штаба за иностранными шпионами и о проявлениях революционного движения в нашей армии".

Во всем этом пункте приговора нет ни единого слова, отвечающего действительности. Заключение о том, что я знал, будто Мясоедов агент Германии, ни на чем не основано, так как кроме сплетен и ложных показаний таких, как А.И. Гучкова, и на суде не признавшего возможным ни подтвердить ничем свои подозрения 1912 года, ни указать источник введенного тогда в печати обвинения, - не было решительно никаких данных.

Редакция газеты "Голос Москвы", орган Гучкова, признала справедливым заявить по поводу этих сплетен, что введена была "в заблуждение".

Консультация присяжных поверенных, которой Гучков не мог не сообщить все данные, которые у него были, признала, что он не имел оснований к обвинению Мясоедова.

Расследование по распоряжению главного военного прокурора выяснило ложность сообщения Гучкова.

Отрицательные отзывы Департамента полиции вызваны были из-за дела о провокации жандармского офицера Пономарева и разоблачений на суде, сделанных Мясоедовым. Этим же органом Министерства внутренних дел настраивались против Мясоедова Столыпин и Макаров, но никаких данных, хотя бы сколько-нибудь правдоподобных по части шпионажа, не было.

Если бы они были, то после увольнения в 1912 году Мясоедова каким образом такой могущественный по сыску орган, как Департамент полиции, да к тому же еще жаждавший отомстить Мясоедову, его не изобличил бы как шпиона, при малейшей к тому возможности?

Наряду с этим у меня были рекомендации, благоприятные Мясоедову, со стороны его бывших начальников и близко знавших его людей, заслуживающих полного доверия. Мясоедов служил в Вержболове, вблизи имения императора Вильгельма, при приездах которого на охоту приглашались и наши служащие на пограничной станции, причем награждались орденами и портретами, как это принято у коронованных особ.

Более чем наивно утверждать, что это в награду за услуги по шпионству, а Мясоедов не так наивен, чтобы выдавать себя такими вещами, если бы действительно он по этой части был грешен. Поэтому "заведомо" для меня Мясоедов не был "агентом Германии".

Когда его приговорили военно-полевым судом, будем говорить прямо, по приказанию великого князя Николая Николаевича, и объявлено: "За шпионство и мародерство", многие поняли, что дело нечисто по части правосудия. Все попытки главного военного прокурора получить дело этого полевого суда не увенчались успехом. С большим трудом удалось получить это необыкновенное дело лишь в последние дни следствия, и когда я его просмотрел, то убедился, что Мясоедов повешен за мародерство и никаким агентом не был.

Такое же мнение приходилось слышать от приезжавших с театра войны и, как мне передавали, в том числе и полковника Лукирского, бывшего председателя этого суда. А раз это так, то понятно, почему ни сенатор Кузьмин, ни Носович, ни Таганцев, прикрываясь вошедшим в законную силу приговором, не позволяли распространяться по этому поводу, так как оглашением возмутительного произвола и насилия под фирмой "полевого суда" отпадала вся постройка против меня, по проекту прапорщика Кочубинского и его сотрудников, по сенсационному делу обвинения военного министра в измене.

Затем странно читать в приговоре такую чистейшую ложь, как сообщение мной сведений, "долженствовавших сохраняться в тайне, в видах внешней безопасности России от иностранного государства", и указание на сведения о результатах нашей контрразведки.

Ничего подобного не было, так какая же цель?

Затем, если у меня состоял офицер корпуса жандармов, с той целью, о которой я уже говорил, то почему же я не должен был давать ему те материалы и поручения, которые считал нужными? К секретным делам управлений он доступа не имел, так как никакого органа я не создавал, а имел в виду выработать условия, которые оградили бы армию от вредящего делу излишнего сыска и усердия Департамента полиции.

Подобная несообразность в обвинении объясняется тем, что, взяв умышленно неверную отправную точку зрения, будто Мясоедов шпион, господа следователи с этим масштабом прошлись по всему делу.

Юридическое безобразие этого пункта неизвестно чему приписать, преступной ли подтасовке или недомыслию чинов юстиции. В достаточной мере в нем, пожалуй, и того, и другого.

Прежде всего обер-прокурору Носовичу, в таком изобилии подчеркивавшему "даты", не следовало пренебрегать ими в этом случае. Становясь на юридическую точку зрения, когда следует признать установленным, хотя судом неправедным, - но признаваемым гг. сенаторами непогрешимым, - что Мясоедов шпион?

В 1915 году - полевым судом в Варшаве. А когда я дал письмо Мясоедову? - В 1914 году. Что же из этого следует? А то, что выражение: "заведомо для него, Сухомлинова", что Мясоедов шпион, является утверждением задним числом, т.е. обвинением недобросовестным, так как на гнусных тучковских и других сплетнях можно только порочить и позорить наше правосудие.

Нельзя так халатно обращаться с масштабами, не разбирая их соответствия данному случаю.

Опорочить Мясоедова очень старался Департамент полиции, но серьезных данных не было Никаких. Рекомендовали же мне его такие заслуживающие доверия люди, как бывший военный прокурор, генерал Маслов, жена сенатора Викторова и его начальники, как, например, генерал Сергей Сергеевич Савич, бывший начальник штаба корпуса жандармов. Из них первые знали его с малолетства, и у них он бывал принят, как родной.

Как рекомендовал его генерал барон Таубе, видно по письму генерала барона Медема, в котором приведены следующие слова барона Таубе: "Согласитесь, что в данном случае я должен пожертвовать своим самолюбием; перевод Мясоедова в одну из центральных губерний решен окончательно, и я ничего не могу сделать.

Пусть Мясоедов не беспокоится, он там долго не останется и вскоре получит должное место и положение, потому что я считаю его прекрасным офицером".

При обыске у меня было взято письмо барона Таубе, в котором он мне рекомендовал Мясоедова еще убедительнее. Но письма этого в деле я не нашел, и мне оно сенатором Кузьминым возвращено не было. Вообще некоторых взятых документов в деле не оказалось.

Затем в следственном материале имеются следующие данные: Мясоедов, "видя недоверие к себе шефа", просил об отчислении, что и состоялось 31 июля 1907 года, с оставлением его в Отдельном корпусе жандармов и с прикомандированием к жандармскому полицейскому управлению Северо-Западных железных дорог, а не "меридиана Самары", как предполагалось. 2 октября он ушел в запас, а командир корпуса жандармов сообщил дежурному генералу Главного штаба, что "подполковника Мясоедова, к сожалению, представилась необходимость переместить с занимаемой должности на другое место, после несколько неосторожных его показаний на суде в Вильно, которые послужили революционной печати предлогом для нападения на правительство и корпус жандармов". Так вот где собака зарыта!

Там же имеется справка судной части Департамента полиции о корнете Пономареве, который, желая отличиться, организовал водворение оружия контрабандным путем и к этой провокации подстрекал разных лиц, что в 1907 году и было пропечатано в газете "Речь".

Показания на суде Мясоедова по этому делу восстановили против него Департамент полиции, вследствие чего и источником всех нападок и предупреждений был последний. С делом Пономарева приезжал ко мне и полковник Еремин. Департаментом же полиции настроен был и А.А. Макаров. Вместе с тем дежурный генерал Главного штаба сведений о неблагонадежности Мясоедова не имел. Генерал Монкевиц, бывший против него, заявил тем не менее, что обвинение агента Герца о неблагонадежности Мясоедова не подтвердилось, т.е. и в контрразведывательном отделении Главного управления Генерального штаба данных для опорочения Мясоедова не имелось.

А так как, кроме всего этого, целых два года после увольнения в 1912 году, находясь под наблюдением, Мясоедов ни в чем предосудительном замечен не был, то нет ничего удивительного, что когда он обратился ко мне с просьбой не препятствовать его поступлению на службу, для реабилитации, в минуту такого общего подъема, охватившего всех, я не могу ему не ответить "по-христиански", как он меня просил, хотя бы частным путем, т.е. не на бланке военного министра, без N и пр.

Поэтому считаю более, нежели неточностью, выражение в тексте приговора: "Удостоверил отсутствие с его, военного министра, стороны препятствий", так как я не имел в виду содействовать его определению, да еще с преступной целью, как это возмутительно мне приписывается.

В штабе 6-й армии, куда обратился Мясоедов, его не приняли, несмотря на мое письмо, правильно оценив его не как рекомендацию, а как частное, лишь указывающее о неимении препятствий.

На совершенно частное письмо Мясоедова, в котором он просил меня простить его некорректное, по отношению ко мне, поведение, я ему дословно ответил: "На письмо ваше от 29 сего июля уведомляю, что против вашего поступления на действительную военную службу лично я ничего не имею.

Вам же о поступлении вновь на службу надлежит подавать прошение в установленном порядке".

"Лично" и "установленном порядке" - выражения, свидетельствующие о характере ответа в частном порядке, что ясно и в показании подполковника Защука, служившего в штабе 6-й армии: "При этом показал мне полученное им (Мясоедовым) частное письмо от генерала Сухомлинова".

И все это хорошо было известно следователю Кузьмину, но по одному ему известной причине он этими данными пренебрег.

Сам А.И. Гучков после консультации присяжных поверенных убедился, что "твердых положительных данных в подтверждение сказанного мною (т.е. А.И. Гучковым) против Мясоедова обвинения в шпионстве не имеется".

Затем сознание поручика Колаковского в неправдивости части своих показаний и оправдание полевым судом Мясоедова по двум главным пунктам обвинения могут служить доказательством, что с решением его участи нельзя было спешить до такой степени, что улик надлежащих не собрали и приговор приказано было привести в исполнение немедленно, не представляя на конфирмацию, о чем, однако, просили.

Наконец, Борис Суворин, в своем письме 26 июля 1914 года, невзирая на то крупное недоразумение, которое у него было с Мясоедовым в 1912 году, пишет ему: "Я был крайне обрадован, получив ваше письмо. Как вы совершенно верно говорите в нем, теперь нам не время считаться, а я со своей стороны рад протянуть вам руку и предать забвению все прошлое".

И это пишет редактор газеты, которая выступала против Мясоедова!

После всего этого строки пункта шестого приговора: "каковыми действиями своими он, Сухомлинов, заведомо благоприятствовал Германии в ее военных против России операциях", - в юридическом отношении клевета, своей неправдоподобностью и грубой постройкой бросающаяся в глаза.