В свою очередь и мне "представляется", что все эти пять пунктов преступлений "в прямое противоречие" с положением о пределах объема власти, обязанностей военного министра и фактической возможности лично руководить, вмешиваясь в детали такого технического дела, отнесены на мой счет неправильно.
Почему же тогда уже не свалить на меня и все недочеты наши перед японской войной?
Для выполнения предуказаний Военного совета нужно было озаботиться развитием нашей частной промышленности настолько, чтобы она могла мобилизоваться одновременно с армией, и согласно требованиям Ставки, Верховного главнокомандующего, изготовляла 1 500 000 снарядов в месяц.
В должность военного министра я вступил в 1909 году и знать о предуказаниях 1904 года не мог, раз мой помощник, генерал Поливанов, стоявший во главе дела снабжения, мне об этом не доложил.
Странно, что мой предшественник, являясь председателем Военного совета с 1904 по 1909 год, ничего в этом отношении не сделал и не оставил следа. Почему?
Вероятно, потому, что "ничего не раздают так щедро, как советы", в особенности те, кому приводить их в исполнение не приходится.
Казалось бы, по правам и обязанностям Совета государственной обороны, с его полномочиями, это была его задача, и почему этот вопрос и там не получил движения, - тоже нет следов.
Очевидно, что для этого нужны были деньги, много времени и, по соглашению с военным ведомством, исключительная работа Министерства торговли и промышленности. Ничего этого следствие не выяснило - не заслужило внимания сенатора Кузьмина; "внутреннее убеждение" ему, должно быть, говорило, что лучше не углубляться в это дело - может получиться совсем не то, что ему надо.
В положении о Совете государственной обороны для таких случаев междуведомственных работ и предусмотрены соответствующие статьи. В показаниях графа Коковцова, благодаря его словоохотливости, эти следы есть. В томе V следственного производства значится: "Зимой 1906 года, после одного заседания Совета государственной обороны, великий князь Николай Николаевич пригласил меня к себе в кабинет и здесь в очень резкой форме стал упрекать меня, что я урезываю кредиты военному ведомству, ставлю армию и его в очень тяжелое положение, что без денег он не в силах организовать и снабдить армию, а потому и не берет на себя ответственности за оборону страны. В ответ на это я рассказал великому князю о полученном мною донесении генерала Хорвата, о моей полной готовности содействовать военному ведомству и о неразрешении всех вопросов именно со стороны последнего. После этого тон великого князя по отношению ко мне совершенно переменился, он стал просить о моей помощи для назревших военных нужд, и окончание нашей беседы было весьма милостивое со стороны великого князя. Я тогда же просил великого князя доложить государю, что я даже при том тяжелом положении, в котором находились в то время наши финансы, считаю себя обязанным давать кредиты на оборону и в этом отношении с моей стороны отказа не будет".
Как всегда, много наговорил великому князю, председателю совета, что нуждам государственной обороны значение "придавал", а денег не давал.
Донесение же генерала Хорвата заключалось в том, что он просил военное ведомство убрать оставшееся после японской войны имущество на линии Восточно-Китайской железной дороги. Коковцов сам говорит: "Вскоре, однако, я покинул пост министра финансов, и какова была дальнейшая судьба донесения генерала Хорвата и указанного имущества - я не знаю".
Легко написать "допустил", "не подверг разработке", "оставил без пересмотра", "не принял мер" и т.п.
В вопросе о бездействии власти обращает на себя внимание, по-видимому, незначительное обстоятельство, имеющее, однако, немаловажное значение.
Когда присяжные получили от суда вопросные пункты, то после совещания вернулись обратно и просили изменить редакцию пункта первого.
Присутствие в составе присяжных юристов, по всей вероятности, повело к тому, что усмотрена была некоторая юридическая безграмотность.
Нельзя же обвинять человека в бездействии власти, будто бы он это творил, "сознательно допуская, что таковым бездействием" способствует неприятелю, и вместе с тем в обвинительном материале давать указания на широкую деятельность его, до превышения власти включительно.
В этой редакции присяжные не согласились меня обвинить, а осудить тем не менее надо было по настоянию председателя, авторитет которого поддерживался если не убедительностью недоброкачественного следственного материала, которым он жонглировал совместно с г. обер-прокурором, то присутствием нескольких десятков штыков.
He лишено интереса и то, что кроме присяжных заседателей были и свободные заседатели, вся та многочисленная публика, которая не скрывала весьма определенно своих симпатий к защите, а не к предвзятому обвинению, явно проглядывавшему на каждом шагу. Это особенно резко выразилось в дружных рукоплесканиях после речи защитника Казаринова, не оставившей живого места от чудовищного обвинения. Но штыки оказались выше совести и рассудка.
По пункту второму я оказываюсь виноватым "в том, что, состоя в должности военного министра, 14 декабря 1914 года, в составленном бывшему императору объяснении по содержанию замечаний бывшего императора, на отчете генерал-инспектора артиллерии о допущенной медлительности умышленно, исходя из личных интересов, скрыл одну из причин, обусловливавших такую медлительность: "Сделанное им, министром Сухомлиновым, 17 августа 1913 года распоряжение о предварительном, до заказа пушек системы Шнейдера, испытании лафета системы Депора, вследствие чего и произошло замедление в сдаче заказа, затянувшееся до конца сентября 1915 года"".
Свободное копирование
