Поездки по северу России в 1885-1886 годах - 31

Жаль было, обогнув Святой Нос и направившись Белым морем, проститься с Мурманом, с которым ознакомились мы вполне во всю его длину. "От Кеми до Колы сорок три Николы", -- говорит поговорка, свидетельствуя будто бы о существовании сорока трех маленьких часовен, поставленных этому высокочтимому, как на суше, так и на море, Святому; говорят, будто в некоторых из часовен имеется до сорока образов с его изображениями, поставленных самыми беднейшими людьми.
   То высокое внимание, которое было выказано Великим Князем к судьбам и бытовому положению края, осталось, конечно, вслед за его отбытием надолго не только предметом разговоров, но и светлыми искрами надежды, кинутыми в суровую темень мурманских гранитов. Богатство и государственное значение побережья, снабженного суровым, смелым рабочим населением, людьми, выросшими в океанских волнах и прибоях, людьми, способными дать из себя лучших моряков в мире, возможность прочного устройства гавани и оседлости были оценены Его Высочеством по достоинству. Последнее соображение, то есть характер поморов, как контингента для флота, почему-то всегда отступало на второй план при обсуждениях судеб Мурмана, а между тем только при существовании этих людей, так сказать, сотканных в глубоком единении с физическою природою побережья, возможно для Мурмана его будущее. Не одни солнечные лучи согревают и оплодотворяют край; труд и любовь человека обращают пажити моря и земли в бесконечную ниву.
   Великий Князь -- брат Государев -- видел то, что есть на самом деле; он желал это видеть, потому что сделал дальний и трудный путь, а в этом залог осуществления возможностей и поднятия экономического положения одного из самых самобытных, богатых краев России.
   Насколько быстро шли мы морем, видно из простого взгляда на карту: от Святого Носа, находящегося с западной стороны Белого моря, у самого входа в него, меньше чем чрез сутки были мы, к 8 часам утра 25 июня, недалеко от города Мезени, расположенного в самой глубине самого восточного из его заливов. Утро было вполне золотое, и полнейший штиль вырисовывал недалекие берега. Не далее как двадцать часов тому назад пред нами высились острые, жилистые очертания Терского берега; теперь, насколько видел глаз вправо и влево, расстилался берег совершенно ровный, низкий, точно край какого-то неизмеримо великого картонного листа, разложенного над морем. Вправо, как бы прорывом этого листа, очерчивалось устье реки Кулоя; заметно было, что берег порос лесом; берег этот, как нам сообщили, глинистый. Мы бросили якорь в сорока верстах от города Мезени -- так неудобен подступ к городу, так много надо исполнить условий для съезда на берег. Сорок верст, конечно, немало, но мы не предвидели, что и эти версты дадутся нам не даром. До Русановского лесопильного завода, находящегося на реке Мезени, от места нашей якорной стоянки было пятнадцать верст; до города -- сорок.
   Прихода "Забияки" ожидали здесь два паровых судна: "Бакан", наш старый знакомец, назначенный для доставления нас, если возможно, в реку Мезень, и пароход Русановского завода "Мезень", сидящий очень мелко, только 4 фута, и долженствовавший вести нас дальше, если можно, к самому городу. Так как погода установилась хорошая, и заводской пароход, один из самых старых, с постукиванием в машине, со вздрагиванием колес и значительно искривленною палубой, мог один исполнить эту службу, то и решено было пересесть прямо на него для того, чтобы избегнуть второй пересадки. Когда "Забияка" бросил якорь, на носу его подняли небольшой, но многозначительный флаг, известный под именем "гюйса". Флаг этот, выставляемый на носу судна по опускании якоря и означающий, что судно, лишенное возможности двигаться, совершенно беззащитно и что его должны обходить все суда, имеет на себе английские цвета; нам сообщили, будто причина этого историческая и сохраняется как воспоминание союза Петра I с Англией против шведов.
   Старушка "Мезень", постукивая и побрякивая всем своим стародавним механизмом, отвалила от "Забияки" ровно в 5 часов пополудни, с тем расчетом, чтобы войти в реку Мезень в самую полную воду и сократить насколько возможно дальнейший переезд к городу в лодках. Много было говорено о том, что если где, то именно в Мезени съезд на берег находится в полнейшей, так сказать, моментальной зависимости от прилива, достигающего здесь огромной -- 22-футовой вышины.
   Как известно, уезды Кемский, Кольский и Мезенский, посещенные Великим Князем, пользуются по правам службы чиновников особыми льготами; Мезенскому уезду предоставлялись также особые льготы для обмена ассигнаций старых образцов, как это было еще в 1848 году; как почти самый северо-восточный город Европейской России, Мезень, которую нам предстояло посетить, никогда не видал никого не только из лиц Царствующего Дома, но даже гражданских и военных начальствующих лиц в губернии, с малыми исключениями. Так труден к нему доступ. В полутора верстах от него начинается тундра, идущая в бесконечность; почта не приходит иногда по четыре месяца в году. К Мезенскому уезду относятся -- шутка сказать! -- весь Запечорский край и вся Новая Земля с островами Калгуевым и Вайгачем. Это ни больше ни меньше (и то приблизительно) как 372 208 квадратных верст!

   Мезенский уезд очень характерен. В нем три стана. В состав первого входят 10 волостей и тундры Канинская и Тиманская, с населением около 18 000. 2-й и 3-й станы составляют так называемый Запечорский край, состоящий из шести волостей, к которому принадлежит Большеземельская самоедская тундра; в них около 23 000 народу, из них самоедов 4298 человек. Население уезда тройственное: великорусы по реке Мезени и частью по реке Печоре, зыряне -- четыре волости и самоеды, кочующие по тундрам. Главные занятия -- хлебопашество, скотоводство, лесная охота, а в волостях приморских, Долгощельской, Койденской и Пустозерской -- рыбные и морские звериные промыслы. В Мохченской Зырянской волости процветает оленеводство, и изо всех оленей уезда, около 220 000 штук, этой волости принадлежат 180 000, так что хозяевами тундры должно считать зырян, а не самоедов, обратившихся с течением времени в зырянских работников и пастухов.

   Мезенский залив, по которому мы двигались, отличается особенным обилием белух, достигающих здесь 3 ¹/₂ саженей длины и составляющих главное основание быта местных поморов. Крупные белухи то и дело обозначались подле нас на поверхности воды своими беловатыми спинами, настолько белыми, что их иногда бывает трудно отличить от пены, бегущей по волне. Хотя белуха водится и в других заливах Белого моря, и их особенно много ближе к Печоре и на Новой Земле, но изо всех ближайших мест она почему-то искони полюбила залив Мезенский.
   Вправо от парохода, как мы сказали, виднелось устье реки Кулоя. Следует упомянуть, что тут, в этом забытом непосещаемом крае, еще существует пользование "волоками". Волок со времени древнего Новгорода имел громадное значение на всем севере России; волоками шли все сообщения; волоком пользовался Петр I. Здесь и в настоящее время существует волок: из Северной Двины идут в реку Пинегу, оттуда, волоком в полторы версты длиной, до реки Кулоя, следовательно, к Белому морю. Близ устья Кулоя чуть-чуть обрисовывалась на низменном берегу деревня Щелье, от которой до города Мезени берегом 85 верст. Население Щелья -- рыболовы, и главный их промысел -- белуха, особенно обильный весной. Дальше, в глубь страны, тянется тундра, одна безотрадная тундра.
   Влево от нас, на совершенно низменном берегу, выяснялась деревня Семжа, с церковью и 18 домами; из нее образовался выселок в две избы; вот и все, что имеется жилья на этом отстраненном ото всякой жизни побережье, тянущемся над морем нескончаемою узенькою тесьмой, песчаною близ воды и только чуть-чуть затемненною по верху жиденьким слоем почвы, на которой даже и лесу не растет. Дальше, за этою полоской, как и за деревней Щелье, лежащею на противолежащей стороне воды, опять-таки та же бесконечная тундра. Жители Семжи, кроме белух, добывают еще и семгу.
   Пароход наш подвигался, следовательно, в глубоко мертвую область тундр. Хотя он сидел в воде только 4 фута и время прилива было рассчитано как следует, тем не менее надо было торопиться. Нигде решительно не встречали мы такой мутной воды, как в Мезенском заливе; уж не эту ли муть любит белуха? Вода была в полном смысле слова шоколадного цвета, и солнечные лучи, несмотря на всю свою силу, пройти в глубь ее не могли. Эта муть обусловливается песчано-глинистыми берегами и таким же дном и необыкновенною силой приливов и отливов, взбаламучивающих массы воды неустанно: кончится прилив -- отлив начинается, и это два раза в сутки, на 22 фута вышины от самого дна начиная. Так же мутна была эта вода во времена Литке, заметившего, что в ведре подобной воды образуется осадок песка и ила в четверть аршина вышины.