На этих же сходках последовало сближение Писарева с Трескиным и мною. До того времени я встречал Писарева лишь на лекциях, и он удивлял меня своим ребяческим видом: рыженький, розовенький, с веснушками на лице, одетый с иголочки, он глядел вербным херувимчиком. Лекции он записывал бисерным почерком в красивеньких, украшенных декалькоманиею тетрадочках с розовыми клякспапирчиками. Всегда тихонький и кроткий, он имел вид не столько студента, сколько гимназиста третьего или четвертого класса. Впрочем, и по летам он едва выходил из отроческого возраста: ему было всего семнадцать лет.
Писарев и Трескин так сразу понравились друг другу, что у них образовалась симпатия, доходившая до взаимной влюбленности.
Молодая дружба эта имела важные последствия для обоих: Трескин решил перейти на филологический факультет, чтобы проходить курс рука об руку с Писаревым, а Писарев, в свою очередь, решился переселиться к Трескину, чтобы не разлучаться с ним ни днем, ни ночью.
Обоим стоили эти решения немалых хлопот и борьбы с родными. Трескину пришлось выдержать страшный шторм со стороны отца, который требовал, чтобы сын учился математике, чтобы потом идти по стопам отца во флот (кроме того, перемена факультета стоила лишнего года в университете). Не знаю уж, как удалось Трескину уломать отца. Во всяком случае, немало было поломано при этом мебели и разбито посуды.
Родные Писарева, в свою очередь, недовольны были переселением сына в дом Трескина. Они устроили его в доме богатого и знатного дяди. Писареву предстояло в этом доме усвоить светский лоск и запастись связями. И вдруг мальчик всем этим пренебрег. Правда, старик Трескин был тоже не лыком шит: как бы то ни было - адмирал, но адмирал в отставке, жил уединенно, так что сравнительно с домом дядюшки дом Трескина мог, пожалуй, в глазах родных Писарева иметь вид трущобы.
Считаю не лишним сказать несколько слов еще об одном студенте, с которым я был близок в продолжение двух первых лет студенчества: это был Вик. Вас. Макушев, товарищ мой по гимназии и факультету.
Макушев был невысокого роста, флегматический и сухой гелертер. Уже в седьмом классе гимназии он пристрастился к славяноведению и весь с головою ушел в излюбленную специальность: вечно возился с огромными фолиантами, только и думал и говорил, что об одних славянах.
Он был близкий родственник очень богатого и знатного аристократа, но это было какое-то особое морганатическое родство, так как Макушев занимал в его доме на Конногвардейском бульваре небольшую каморку по черной лестнице.
Я до сих пор не могу понять, что было общего у меня с Макушевым: я ни малейшего пристрастия к славянам не обнаруживал, а Макушев, с своей стороны, вполне игнорировал те религиозно-философские, исторические и литературные вопросы, которые в то время занимали меня. Тем не менее мы бродили по университету плечо в плечо, иногда даже и посещали друг друга, и Макушев, помню, ввел меня даже в круг своих морганатических родственниц, каких-то дам полусвета.
Свободное копирование
