1876 - 1877. Глава 16 - 2

 Зима 1876-1877 года прошла в Москве много оживленнее предшествующей. Известия с Балканского полуострова всех живо интересовали. Толки об отправляющихся туда добровольцах, действия московского Славянского комитета и слухи о предстоявшей войне с Турциею волновали и общество, и печать. Еще никогда не было в России столько славянофилов, как тогда; одушевление в пользу славян росло и распространялось. "Голос", высказывавшийся против войны и за мирные переговоры, возбуждал сильные против себя негодования, и даже я перестал его защищать и читал его с большим неудовольствием. Слова, сказанные государем в Кремле при возвратном его проезде из Ливадии в Петербург, всеми с восторгом повторялись. И.С. Аксаков имел в Москве большое значение. Весною объявлена была война Турции, и всеобщий восторг не имел границ; земства, города, частные лица, даже крестьянские общества жертвовали, каждый по своим средствам, более или менее значительные суммы на военные издержки, а также в пособие славянам или прямо, или чрез посредство Славянского комитета. Общее одушевление было таково, что оно напоминало 1812 год, когда для отражения вторгнувшегося в наши пределы врага вся Россия вооружилась и готова была идти для спасения отечества.

В начале лета и земства, и города созвали чрезвычайные собрания для назначения добровольных пожертвований на военные расходы. В Рязани в земском собрании было положено поднести государю императору сто тысяч рублей на этот предмет и выразить готовность и на дальнейшие пожертвования. Я туда не поехал, ибо не желал говорить против такого благого порыва, но не считал себя, т.е. губернское земство, вправе выходить из границ своих полномочий и жертвовать не свои, а общие деньги на расходы не местные, а общие, не земством утверждаемые.

Лето я провел спокойно в деревне, с жадностью читая газеты и еще занимаясь вместе с сыном хозяйственными делами. Известия из армии нас и радовали, и сильно тревожили.

Уездное земское очередное собрание было многочисленно и живо. Кроме обыкновенных земских хозяйственных дел, собрание очень ревностно занималось разными вопросами, возбужденными по предмету призрения больных и раненых воинов, и на это ассигновало 3500 руб., и по поводу назначения пособий женам и детям нижних чинов запаса и ратников государственного ополчения, призванных на службу. Отчет членов училищного совета от земства возбудил также очень оживленные и весьма сочувственные прения, и увеличение суммы на пособия сельским школам было единогласно утверждено. Положено было также устроить в городе приют для сельских мальчиков, которые учатся в городском училище и не имеют возможности жить в городе у родных; для бедных на их содержание назначена была сумма от земства, а для достаточных установлена была годовая сумма ко взносу в приют. Собранием было утверждено несколько ходатайств к высшему правительству через губернское земское собрание по народному образованию и по другим предметам, и между прочим, по поводу состоявшегося указа, установившего сбор за бумагу по делам, производящимся у мировых судей. Как это узаконение состоялось по ходатайствам некоторых земств и как оно должно было составлять весьма незначительную денежную сумму и притом очень затруднять отчетность мировых судей и ложиться тяжким бременем на беднейших жителей, то собрание, по моему предложению, положило ходатайствовать о предоставлении, на усмотрение уездных земств, вводить у себя или нет этот сбор. Выборы должностных лиц на новое трехлетие произведены были вполне добропорядочно, и почти те же лица остались при своих должностях и званиях. По малому пребыванию моему тогда в уезде я хотел сложить с себя обязанности члена училищного совета, но должен был таковым остаться, ибо никого не оказалось, кто бы меня заменил.

Губернское земское собрание, открытое 1-го декабря, было и очень многочисленно, и чрезвычайно продолжительно. Оно было многочисленно, потому что в нем предстояли выборы вообще и к тому же выборы непременных членов в уездные по крестьянским делам присутствия, а на эти должности было чрезвычайно много охотников. Оно было продолжительно, потому что были два дела, в которых интересы партий были живо затронуты; из этих дел одно заняло почти шесть заседаний, а другое три; да и в прочих заседаниях не раз возвращались к этим делам. Одно из них было закрытие нашей земской учительской семинарии или подчинение ее требованиям Министерства народного просвещения. Гр. Толстой, тогда заведывавший этим министерством, объявил войну всем земским учительским семинариям и уже успел изуродовать или уничтожить некоторые из них. Тяжко доставалось и нашей семинарии, но губернская управа еще кое-как ее защищала и отстаивала. Графу Толстому хотелось все земские семинарии превратить в казенные; вследствие этого его агенты предъявили к управам требования невозможные. Наша управа очень искусно и настойчиво отражала нападение и директора первоначальных школ, и даже насылаемых ревизоров. Наконец гр. Толстой прислал формальное и категорическое требование - закрыть семинарию или принять его условия, которые заключались в том, чтобы земство давало деньги на ее содержание, но нисколько не вмешивалось в ведение в ней учебного дела и чтобы все учителя назначались попечителем учебного округа. Управа внесла это требование с своим докладом в собрание, где и завязались прения, которые велись с особенно страстностью. Гласные распались по этому делу на две почти равные части; прениям не было конца; баллотировок, и по большей части письменных, было очень много; решения постановлялись часто большинством одного или двух голосов, а потому нередко случалось, что они друг другу противоречили. Конечным результатом всех прений и баллотировок вышло то, что собрание положило семинарии не закрывать, но вместе с тем не изъявило согласия на условие Министерства народного просвещения, и избрана была комиссия для составления какого-то проекта устава для семинарии. Ни я, ни единомышленники со мною не захотели войти в состав этой комиссии. Другое дело также весьма важное было - представление первому департаменту Сената об отдаче под суд председателя Егорьевской управы за растрату земских денег. Этот председатель был никто иной, как прежний глава партии крепостников в собрании, предводитель дворянства Егорьевского уезда и председатель управы, соединявший с этим званием и обязанности ее казначея, - К.М. Афанасьев. Доклады губернской управы и комиссии, избранной по этому делу прошлогодним собранием, были очень длинны, и чтение заняло более одного заседания, а прения были еще продолжительнее; но решения собрания были недвусмысленны: значительным большинством шаров было положено представить Сенату о предании суду председателя Егорьевской управы. Кроме этих двух, было много других дел, и сверх того было поднято много разных вопросов и сделано немало предложений. Все это было решено разумно и толково. В заключение наших трудов приступлено было к самому любимому и для большинства самому интересному - к выборам. Кн. Волконский отказался от дальнейшей службы в должности председателя губернской управы: он неутомимо и с великою пользою для земского дела прослужил двенадцать лет, и последние годы особенного его утомила беспрестанная борьба с крепостниками. Затем явились два кандидата: один из самых деятельных крепостников Алеев и исправлявший должность губернского предводителя дворянства и председательствовавший в собрании г. Рюмин. Оба принадлежали к партии крепостников, первый по запискам получил 34, а последний только 20, а потому избрание Алеева казалось несомненным. По баллотировке Алеев получил 42 шара и уже начал принимать поздравления; а Рюмин, отчаявшись в избрании, уже отказывался от баллотировки; но мы, более всего опасавшиеся распорядков, которые первый заведет в управе, решились просить Рюмина баллотироваться. Вследствие этого Рюмин получил с лишком 50 шаров. Остальные выборы были в том же смысле, и почти все остались ими недовольны. Наконец, после 23 заседаний в 19 дней собрание было закрыто, и мы с радостью разъехались по домам.

В ноябре этого 1877 года скончался в Москве Ф.В. Чижов, человек очень умный и дельный. Долго мы с ним были в коротких приятельских отношениях; но после 1864 года, как было мною рассказано прежде, эти отношения совершенно изменились. Сперва мы было вовсе раззнакомились, но А.П. Елагина в день Пасхи 1868 года нас свела, и мы стали опять друг к другу ездить; но добрая приязнь между нами уже не восстановилась. Он написал свои "Записки" и завещал отдать их на хранение в Московскую публичную библиотеку и не печатать их до истечения 50 лет после его смерти. Это распоряжение многим показалось довольно странным, но оно нисколько не удивило людей, коротко его знавших. Хотя Ф.В. Чижов был человек хороший и по своим дарованиям и трудолюбию весьма замечательный, и некоторые учреждения (Купеческий и Взаимного кредита банки, Ярославская железная дорога и др.) обязаны ему своим первоначальным устройством и ведением, однако он имел некоторые странные слабости; он был до крайности самолюбив, хвастлив, и даже солгать ему ничего не стоило. Случалось мне бывать вместе с ним при разных приключениях, и его о них рассказы бывали таковы, что приходилось думать, что я или отсутствовал, или был в забытьи во время рассказанных им событий. Шибко боюсь, что записки Чижова сообщат потомству много небылиц и представят деяния как его, так и других в ином виде, чем как они происходили.