1871 - 1875. Глава 15 - 1

 Зима 1871-1872 года прошла в Москве и скучно, и грустно. По вторникам собирались у нас, как по обыкновению, но разговоры были не живы и мало интересны. Даже издаваемая С.А. Юрьевым "Беседа" мало нас оживляла. Слухи и официальные известия из Петербурга нас тревожили и огорчали. Я писал для "Беседы" разные статьи, большею частью финансовые, но писал более по долгу, чем по охоте. Одна моя статья "В чем мы всего более нуждаемся?" наделала много шуму; на нее обратили внимание и в обществе, и в журналистике; и это доставило редактору "Беседы" конфиденциальное внушение впредь воздержаться от помещения подобных статей. Вообще цензура становилась все строже и бессмысленнее, и количество самых стеснительных и нелепых циркуляров, официальных и конфиденциальных, росло с каждым днем. Атмосфера все более и более сгущалась, а жизнь становилась пустее и безотраднее.

Так протекли и 1872 и 1873 годы. В конце первого из них, т.е. второго года существования "Беседы", по определению Комитета министров сожгли две ее книги и воздержались от сожжения третьей только вследствие обещания, данного С.А. Юрьевым, прекратить издание журнала. О последнем, т.е. о прекращении журнала, оба мы не плакали, ибо труд этот при тогдашних обстоятельствах становился с каждым днем все тяжче, менее производительным и менее отрадным. Указ июня 1872 года передал печать в полную зависимость администрации; и мы, закрывши "Беседу", почувствовали себя как-то свободнее.

В Сапожковских земских собраниях, очередных и чрезвычайных, обоих упомянутых годов не произошло ничего особенного. Мы усердно занимались местными делами, заботились о дорожных сооружениях, об устройстве земской почты и обращали все более и более внимание на школы, которых число постепенно увеличивалось, на больницу, уездные больничные приемные покои и другие медицинские пособия, которые дорого нам стоили и мало пользы приносили, и пр. Очень охотно мы предлагали и утверждали разные ходатайства пред высшим правительством и прямо к нему, и чрез губернское собрание, но почти постоянно получали от первого отказы, или наши представления оставались даже без ответа.

Губернские земские собрания были, разумеется, и живее, и интереснее уездных. Губернская управа, имея во главе кн. Волконского, вела земские дела отменно хорошо: благотворительные заведения, переданные от приказа общественного призрения, видимо улучшились и управлялись с надлежащею хозяйственностью; училище для образования учителей для первоначальных школ уже давало очень хороших наставников; наблюдение за дорожными сооружениями в губернии, за счетоводством в управе и за ходом земского страхового дела было самое тщательное. Доклады губернской управы собранием были так разработаны, и ее соображения и заключения были так основательны, что нам, гласным, оставалось только с ними соглашаться. Хотя в собрании крепостники уже начинали сплотняться и были сильно поддержаны и начальником губернии (г. Болдыревым), и председателем собрания (г. Реткиным) и устремляли самые ожесточенные усилия против губернской управы, но все их действия оставались безуспешны. В эти два года губернская управа с помощью избранной собранием комиссии и разных гласных составила очень хорошую расценку земель по их доходности во всех уездах губернии для раскладки губернских сборов. Собрание рассмотрело эту расценку и ее утвердило. Управа предложила, и собрание приняло произвести через техников расценку фабрик, заводов и других промышленных заведений, которые до того времени очень низко и вовсе не уравнительно были обложены сборами. Для этого избрана была комиссия, которой вместе с управою поручено было как составление инструкции для оценщиков, так и вообще наблюдение за производством этого дела. Само собою разумеется, главная тут деятельность была со стороны управы или, вернее сказать, ее председателя, но и комиссия отнеслась к делу очень усердно. Как в первой, так и в этой комиссии я принимал живое участие.

После губернского земского собрания в конце декабря 1873 года приехал я в Москву и нашел в обществе то же грустное, безжизненное настроение, как и в предыдущие годы. Да иначе и быть не могло. И печать, и земские собрания в своих действиях были до крайности стеснены. Собирались у нас по вторникам, но живого слова почти не было слышно.

Почти ежегодно зимою я езжал в Петербург и там оставался около недели и виделся там с людьми и во власти состоящими и вне ее обретающимися. Все тяжче и тяжче становились впечатления, которые оттуда я увозил. До 1866 года приятно и как бы животворно было туда ездить. Хотя уже и тогда так называемые консерваторы захватывали все более и более власти в свои руки и старались если и не уничтожать, то, по крайней мере, сокращать благие действия предпринятых реформ; но они еще интересовались тем, что происходило в Москве и во внутренности империи, расспрашивали, со вниманием слушали то, что им сообщалось; и видно было, что они хотя несколько уважали общественное мнение и не совсем презирали заявлявшиеся потребности страны. В последнее время и министры, и их подчиненные, и даже люди, не во власти состоящие, а так себе в Петербурге живущие, совершенно перестали расспрашивать о том, что делается вне Петербурга; вся наша пространная многолюдная страна перестала для них как бы существовать, и весь их мир сосредоточился в Петербурге и почти в сфере одной дворцовой жизни. Своим ушам не веришь, и уму кажется непонятным, как люди, прежде и умные и даже либеральные, могли превратиться в существа и бездушные и почти бессмысленные.

Это крайне тяжкое положение нашей страны и грустное настроение моего духа заставили меня написать книжку, которую я озаглавил "Наше положение". В Москве я ее читал кой-кому; и все находили, что наше положение вполне верно мною изображено. И сам я был доволен моим произведением, что случалось со мною нечасто. Напечатать эту книжку в России было немыслимо. Двенадцать лет я ничего не печатал за границею и пробавлялся кое-как нашею свободою печати; но наступило такое время, что молчать считал невозможным, а иметь дело с цензурою - немыслимым, а потому я решился ехать за границу по окончании наших земских выборов. (В этом году избирались гласные на четвертое трехлетие.) Я решился на это тем охотнее, что чувствовал потребность в эмских водах. 21 июля я отправился из Москвы через Смоленск в Варшаву. Тут виделся я с несколькими поляками и всего более провел времени и много беседовал с переехавшим из Москвы проф. Симоненко. Мрачное мое настроение от этих бесед нисколько не прояснилось, а, напротив того, оно еще более сгустилось. Да! мы все делаем, чтобы раздражать наши окраины.