1863 - 1867. Глава - 13 - 12

 Последние дни в Варшаве были хлопотливы, а потому, приехавши утром в Берлин, я целый день никуда не выходил, ничего не делал, а просто наслаждался dolce far niente [сладостным бездельем (ит.)]. На следующий день, проснувшись, я не верил своему счастью, что я уже не в Варшаве, что никто уже не придет ко мне ни с докладами, ни с просьбами, что могу заниматься, чем хочу, говорить просто, что думаю, знаться с кем желаю - одним словом, что я опять свободный человек - сам по себе. В Берлине я остался несколько дней, советовался с доктором Грефе насчет своих глаз, которые в последнее время очень меня озабочивали, даже я подвергнул их маленькой операции, взял с собою несколько русских книг "преступного содержания" и наконец отправился в Карлсбад. Он был почти пуст; так всех напугали едва прекратившиеся военные действия пруссаков в Богемии. Мне также не советовали туда ехать; но приехавши туда, я нашел только полную свободу в выборе квартир, отдававшихся в наем по весьма дешевым ценам. Много я там гулял, много читал, и благодетельный Muhlbrunn, как и прежде, вполне меня восстановил. После четырехнедельного курса лечения я отправился на Эгер, Регенсбург, Линц и Зальцбург. Тут я пробыл два дня, восхищавшись чудными видами. Оттуда я направился на Инспруг, где отдохнул и много наслаждался прелестною местностью; но дорога по горам и долинам до Мерана превзошла своими красотами все мои ожидания. Я ехал в колясочке, запряженной в одну лошадь, и нисколько не торопил моего кучера; беспрестанно останавливался, шел пешком, лазил по горам, садился - одним словом, утопал в наслаждениях. Подъезд к Мерану особенно очарователен: долго поднимаешься все в гору, природа становится все суровее и однообразнее, и вдруг на вершине горы открывается вдали вид на роскошнейшую южную страну. Спускаясь, видишь все более и более прелестей италианской природы, и Меран производит на путешественника самое чарующее действие: хочется на каждом шагу остановиться и наслаждаться. Я думал пробыть в Меране три или четыре недели и лечиться виноградом; но узнал, что он еще не поспел и что для медицинского употребления он будет годен только через две или три недели. Меран защищен с севера, востока и даже отчасти с запада почти отвесистыми горами и вполне открыт только к югу. От этого климат здесь самый благословенный; много больных и слабосильных, особенно из немцев, проводят здесь зиму. Проживши в Меране несколько дней, я убедился, что жизнь там не особенно интересна и завлекательна: книг, кроме немецких, никаких достать нельзя, общественных собраний, кроме танцевальных, нет, немцы живут более семейно, чем общественно, а потому я даже обрадовался, что виноград еще не поспел, и решился отправиться для виноградного лечения на берега Женевского озера. Как виноград и там едва поспевал, то я вздумал сделать маленькую экскурсию, т.е. ехать туда не прямо, а на Верону, Милан и Турин в Женеву. В дороге я мало останавливался, ибо она по большей части мне была уже известна, и я ее выбрал потому, что она была самая удобная. В Женеве я также пробыл недолго, посетил знакомые мне местности, вспоминал давно минувшее и поспешил в Лозанну. И тут я остался только день и, взяв коляску и свои вещи, направился в Вильневу искать себе квартиру для исполнения виноградного лечения. В Веве я погулял, но не нашел себе помещения по вкусу. Монтрё мне не нравился тем, что на горе и расположен вдали от озера. Но под этим городом, на самом берегу имеется Hotel des Alpes. Эта гостиница, комната, которую мне предложили, с видом на озеро и на Mont-Blanc, решили меня тут и поселиться. Мне обещали ежедневно доставлять сладкий, совершенно спелый виноград. Сверх того в утверждение моего решения поселиться в этом отеле содействовало и то, что случайно я узнал, что в близком от него расстоянии живет мой старый и добрый приятель поэт A.M. Жемчужников с своим семейством. В тот же день я его отыскал, очень рады были свидеться и положили часто, ежедневно бывать друг у друга и много вместе гулять. Тут провел я две недели, но должен был покинуть виноградное лечение, потому что хотя виноград был сладок и совершенно зрел, но он расстроивал мой желудок. С A.M. Жемчужниковым мы гуляли и беседовали много и ежедневно; и я настойчиво уговаривал его скорее возвратиться в Россию, где земские учреждения, гласное судопроизводство и хотя некоторая свобода печати открывали для нас всех возможность гражданской деятельности. К сожалению, слова мои слабо на него подействовали; и он надолго и по сей день (1882) остался на чужбине.

На возвратном пути, в Женеве присутствовал я при освящении нашей церкви и затем, через Базель и Франкфурт, приехал я в Берлин, где пробыл несколько дней, закупил много немецких книг и прочел вновь вышедшие разные русские "преступного содержания книжонки и журналы". Удивительны в них бессмыслица, пустозвонство и даже незнание русского языка.

В октябре 1866 года я возвратился в Россию и прямо в деревню - в с. Песочню. Сапожковское уездное земское собрание было уже закрыто; я ознакомился в управе с тем, что было им сделано. Занимаясь своими хозяйственными делами, я счел, однако, нужным изложить государю императору в особой записке те причины, которые заставили меня просить об увольнении от должности, его доверием на меня возложенной. Откровенно и вполне спокойно я изложил положение дел в Варшаве и высказал в заключение, что считал долгом удалиться, ибо видел, что существовавшее там разногласие в управлении страшно вредит ходу дел вообще. Странно: моя записка пришла в Петербург на другой день после случившегося с Н.А. Милютиным удара, прекратившего его политическую деятельность. Впоследствии я узнал от гр. П.А. Шувалова, что она очень понравилась государю и что на ее полях во многих местах он написал: "совершенно верно" и "вполне согласен".