1863 - 1867. Глава - 13 - 10

 Считаю нужным здесь сказать еще несколько слов о польском обществе в Варшаве, о поляках и польках вообще. Конечно, я имел мало времени посещать польские гостиные и у себя принимать много гостей, но я должен был, по моему положению, посещать некоторые вечера у поляков и иметь, как выше сказал, день в неделе, когда по вечерам мы принимали наших знакомых русских и поляков. Вечера наши были обыкновенно очень многочисленны: и русские, и поляки охотно нас посещали. Даже польские дамы решились бывать на наших вечерах; в этом, конечно, великая заслуга жены моей, которая относилась к польским дамам очень просто и дружелюбно и тем побеждала их нерасположение к русским вообще. Почти с самого начала нашего пребывания в Варшаве поляки не только нас не чуждались, но даже в нас заискивали; но польские дамы долго не решались посещать наши вечера. Замечательно, как польки гораздо рьянее своих мужей и братьев за независимость и самобытность Польши. Между последними я встречал людей, уже убедившихся, что страна их сама по себе существовать не может, что ей остается только выбирать между зависимостью от России или от Германии, что даже присоединение к разношерстной и многочленной Австрии для Польши невозможно и что потому лучше принадлежать к России добродушной, вовсе не себялюбивой, ведущей по большей части свои дела спустя рукава, чем к аккуратной, высоко о себе мнящей и строгой Германии. Встречал, хотя и очень немного, поляков, убежденных в необходимости примкнуть к России без задних мыслей и от души к ней присоединиться, но я не нашел ни одной польки, которая была бы так одушевлена и так мыслила: они еще все имеют надежду на восстановление независимой, самостоятельной Польши. А польки так господствуют над своими мужьями, что те из последних, которые высказывают в отсутствие первых благоразумные мысли, молчат в их присутствии, улыбаются, но не смеют высказываться. Говорят, что молодежь теперь иначе мыслит и иначе расположена и прямо, искренно сознает необходимость слияния с Россиею. Желаю этого от души, но мало этому верю. Не таковы наши порядки, чтобы кого-либо к нам привлечь; мы, пожалуй, сумеем даже и болгар от себя оттолкнуть*. Поляки очень способны, умны, но образованность их странная: они считают себя очень просвещенными, чуть ли не самыми просвещенными людьми в целом свете, но собственного, самостоятельного образования они не имеют: их образование до крайности поверхностно и отстало. Поляки питаются воспоминаниями из своей давней истории и из понятий Франции отчасти аристократической дореволюционной, отчасти же революционной 1789-1792 годов.

______________________

* Это писано в 1878 г.; теперь (1882 год) это отчасти нам уже удалось исполнить.

______________________

Что касается до немецкой науки, то с нею они мало знакомы и относятся к ней с презрением. Вообще должно сказать, что поляки сами по себе очень умны, трудолюбивы и ловки, но основательности, самостоятельности и устойчивости в них очень мало; и если до сих пор мы их окончательно к себе не примкнули и ими не овладели, то виноваты не они, а мы - мы - и только мы.

Из русских, пребывавших в то время в Варшаве, всего ближе мы сходились и всего чаще виделись с семейством В.А. Арцымовича, кн. Черкасского, с Ф.Ф. Треповым, М.А. Тихменьевым и бар. Мегден. - Арцымовича многие подозревали в преданности польским интересам; особенно его недолюбливал кн. Черкасский, и они часто не только спорили, но и друг друга кололи словами до крови; но я знал Арцымовича очень коротко и могу сказать, что он, хотя католик и поляк по происхождению, однако был душою предан России и в нем не было никаких сепаратических тенденций. Он убежден был, что Польшу надо присоединить к России не страхом, не разорением, а доставлением ей возможности жить и развиваться экономически, нравственно и умственно. Этого мнения был не один Арцымович; и такие его убеждения всего более нас сблизили. Отношения наши с кн. Черкасским были замечательны: мы спорили беспрестанно, почти резались в Учредительном комитете и в Совете управления, но мы никогда не ссорились и по окончании заседаний очень часто отправлялись домой вместе, беседуя очень дружелюбно о предметах наших споров. Кн. Черкасский любил оскорблять не только своих подчиненных, но и равных и даже высших; не раз приходилось гр. Бергу глотать очень неприятные пилюли; но во все время нашего пребывания в Варшаве, при самых жарких прениях, кн. Черкасский ни разу не позволял себе чем-либо меня оскорбить. Всего более бесило его, когда я говорил ему: "Нет, этого я сделать или с этим согласиться не могу, ибо это противно моим убеждениям"; тогда он выходил из себя и говорил: "Оставимте безусловные убеждения дуракам или фанатикам; а мы, люди практические, должны руководствоваться обстоятельствами, временными, местными и из дела непосредственно истекающими соображениями". - С Ф.Ф. Треповым мы сходились более на почве деловой, чем в общественных отношениях. Он вечно был занят, и надо отдать ему справедливость, что свои обязанности он исправлял отлично, и в Варшаве не было и слуха о таких делах, какие впоследствии приписывали ему в Петербурге. Он был строг, но справедлив; и когда он выезжал из Варшавы на новое назначение в Петербург, то жители в огромном числе провожали его. Надо сказать, что он по себе оставил там память добрую.

Наместник гр. Берг был человек очень умный, чрезвычайно деятельный, довольно просвещенный, очень вежливый, обходительный и весьма приятный; но легкомыслие и неправдивость его доходили до невероятия. Он менял часто свое мнение два, три раза в один час, а сказать неправду было для него легче, приятнее, чем выразить просто то, что действительно есть или было. Он был трудолюбив донельзя, спал очень мало, всегда расположен к занятию, и разбуженный ночью, он оказывался так же свеж и бодр, как среди дня. Он был готов работать и день и ночь, и никогда и ничего не откладывал ради усталости или лени. Однажды в Учредительном комитете доклад кн. Черкасского и обсуждения этого доклада продолжались до 3 часов ночи; затем должен был следовать мой доклад. Я думал, что гр. Берг мне скажет сам - отложить его до следующего заседания; но пришлось мне об этом просить, а наместнику не входило и в голову что-нибудь откладывать. Работать с ним было очень приятно: он быстро все понимал, легко входил в мысль докладчика и не затруднялся в решении дел. Вообще он был добр и готов всякому сделать угодное; вследствие этого всем и все обещал; но сказавши "да", он более об этом не думал, и на его слова никак нельзя было рассчитывать и полагаться. Он вполне и во всех отношениях осуществлял мысль Талейрана: речь дана человеку как средство к сокрытию своих мыслей.

Составление проектов о преобразовании податной системы и о применении к Царству Польскому имперской питейной акцизной системы подвигалось вперед; другие существенные, хотя и менее важные дела шли также своим чередом; но из Петербурга, из Главного комитета по делам Царства Польского постоянно я получал или отказы, или более или менее измененные решения по моим представлениям. Это препятствовало надлежащему ходу дел по финансовой части; и я решился в феврале 1866 года письменно и довольно обстоятельно изложить наместнику о невозможности вести успешно финансовые дела Царства Польского, получая из Петербурга измененные или совершенно переиначенные решения по моим докладам; а потому, ради пользы дела, просил наместника исходатайствовать мне увольнение от занимаемой мною должности. Наместник горячо и долго уговаривал меня отказаться от этого решения и взять письмо назад; но я оставался непоколебимым. Наместник отправил прямо к государю свое письмо с приложением моего. Вместо увольнения я получил производство из надворных советников прямо в действительные статские советники; и сверх того гр. Адлерберг по высочайшему повелению сообщал гр. Бергу, что государь император поручает наместнику объявить мне, что он вполне доволен моею службою и просит меня продолжать ее так, как доселе ее исправлял. Делать было нечего, и я опять потянул свою лямку.