1863 - 1867. Глава - 13 - 1

 Зима 1863-1864 года была особенно оживлена и интересна. Сперва известия из Петербурга о предстоявшем, а впоследствии суждения о состоявшемся обнародовании "Положения о земских учреждениях" занимали всех и каждого. Не только при случайных съездах толковали об этом нововведении, но были нами нарочно назначаемы частные собрания, в которых обсуживались главные статьи этого "Положения" и меры к приведению их в исполнение. Многие были недовольны "Положением", находивши, что круг действия земских учреждений и права, предоставленные земству, слишком ограничены. Другие, и в том числе и я, доказывали, что на первых порах вполне достаточно и того, что нам дали, что следует усердно заняться разработкою и пользованием этого малого, нам отмеренного, и что если мы исполним эту нашу обязанность добросовестно и со смыслом, то и большее придет само собою. - Эти наши беседы значительно послужили к уяснению дела, и положено было единогласно принять живое участие в предстоявших съездах для выбора гласных, а затем и в самых земских собраниях.

В конце февраля 1864 года приехал из Петербурга в Москву кн. В.А. Черкасский, который вместе с Самариным под главным руководством Н.А. Милютина участвовал в составлении нового "Крестьянского положения для губерний Царства Польского". "Положение" это было окончательно утверждено государем 19 февраля 1864 года, и предстояло его приводить в действие. Вместе с тем предположено было произвести значительные перемены в устройстве самого управления этим краем, а именно образовать на этот конец под председательством наместника особый, из немногих членов, "Учредительный комитет" и на главные административные должности назначить русских. Вследствие этого кн. Черкасский по соглашению с Н.А. Милютиным и по его поручению предложил мне быть членом "Учредительного комитета" и сперва иметь наблюдение за финансовою администрациею Царства Польского, а впоследствии и принять на себя обязанности главного директора, т.е. министра финансов. Как ни заманчиво было это предложение и как оно ни соответствовало моей наклонности к финансовым делам, я боялся изъявить согласие на принятие предлагавшихся мне тяжких обязанностей. Я прочел новое "Положение" для крестьян Царства Польского и увидел, что хотя права собственности польских помещиков и принесены в жертву цели лучшего устройства быта тамошнего крестьянства, однако такая мера ввиду прежних страшных притеснений его со стороны землевладельцев и недавних действий дворянства против правительства даже не грешит против справедливости. Сверх того, нельзя было не признать, что для окончательного закрепления этого края русской державе совершенно необходимо было приобрести расположение крестьян и сократить власть и влияние шляхты. А потому самое "Положение" не противоречило моим убеждениям; но, зная хорошо кн. Черкасского и Н.А. Милютина, я опасался, что этот закон будет не последней военною мерою для прекращения волнений в Царстве Польском, а началом, источником других мер к стеснению и уничтожению шляхетства, за которое я, конечно, в сущности не стоял, но которое в настоящее время я считал незаменимым, а потому заслуживающим некоторого снисхождения и охранения. К тому же всякие натяжки и произвольные действия всегда были мне противны, а их-то я и ожидал и опасался от людей, представивших мои замечания на труды Редакционных комиссий чем-то вроде памфлета. Сверх того, мне хотелось с самого начала земских учреждений принять в них самое деятельное участие. Все эти причины побудили меня отклонить предложения, сделанные мне через посредство кн. Черкасского. Вскоре он уехал в Петербург и затем в Варшаву, откуда о том же предмете завязалась у нас переписка. Кн. Черкасский всячески уговаривал меня принять сделанное через него предложение; Ю.Ф. Самарин, находившийся в то время в Москве, убеждал меня в том же смысле, выставляя преимущественно то, что мы обязаны в крайних случаях жертвовать своими хотениями и даже убеждениями. Я заявлял некоторые условия; переписка продолжалась; а в конце апреля я уехал в деревню. Там в самых первых числах мая я получил от Н.А. Милютина как от статс-секретаря официальное письмо, в котором он сообщил мне от высочайшего имени приглашение приехать в Петербург. Пришлось мне туда ехать; и я немедленно отправился в путь. По приезде в Петербург я тотчас навестил Н.А. Милютина, который немедленно докладною запискою довел до сведения государя о моем приезде. На другой же день я получил приглашение на аудиенцию в Царское Село на следующее утро в 1 час. Я отправился туда по железной дороге, бывши еще в полной нерешимости, ехать ли мне в Варшаву или нет. В уме моем я решил так: если государь примет меня как человека, осчастливленного получением высокого места по управлению, то я, разумеется, приму назначение на словах, поеду в деревню и оттуда скажусь больным; если же прием будет иной, то делать нечего, я решусь ехать в Варшаву. Мне случилось ехать в вагоне с г. Платоновым, статс-секретарем по делам Царства Польского; с ним я прежде был знаком; тут мы еще более познакомились. Придворная карета меня ожидала, и во дворце отвели мне особое помещение. Без четверти в час я отправился в апартаменты государя; ему обо мне доложили, и я тотчас был принят. "Знаю, - сказал мне государь, - что Вам тяжело оставить частную жизнь, к которой Вы привыкли, но я Вас прошу принести эту жертву отечеству и принять на себя обязанности члена Учредительного комитета с управлением финансами Царства Польского. Уверен, что Вы в этом мне не откажете". Эти слова решили мою поездку в Варшаву; я изъявил полную готовность исполнить волю государя, но просил его только не возлагать на меня тотчас управление польскими финансами, которые мне были совершенно неизвестны, и дать мне два-три месяца хотя для поверхностного с ними ознакомления. Государь согласился на это и дозволил мне ехать в Москву и деревню, устроить там мои дела и не позже как через месяц быть в Варшаве. После чрезвычайно милостивой аудиенции государь отпустил меня, крепко пожавши мне руку. В тот же день вечером я был у Н.А. Милютина, который был очень доволен, что аудиенция произвела на меня хорошее впечатление; и я обещал ему в самых первых числах июня быть в Петербурге и отправиться в Варшаву*.

______________________

* Примечание. Ввиду того, что Ф.В. Чижов написал свои записки, которых напечатание он отсрочил до истечения пятидесятилетия после его кончины, считаю нужным упомянуть здесь о случившейся между мною и им размолвке.

В то время, когда кн. Черкасский приезжал в Москву и предлагал мне быть членом Учредительного комитета с заведыванием финансовыми делами Царства Польского, он убеждал Ф.В. Чижова принять должность председателя вновь учреждавшейся в Варшаве ликвидационной комиссии и имевшей заведывать тамошними выкупными делами. Как Чижов был до крайности самолюбив и имел о себе самое высокое мнение, то он обиделся тем, что ему предлагали второстепенную должность. Он от нее отказался и стал везде о том рассказывать и говорить, что он не намерен участвовать в окончательном подавлении и ограблении Польши. Вследствие этого всякие переговоры с ним были порваны. Ю.Ф. Самарин, знавший и от меня, и от кн. Черкасского, что я не наотрез отказался от сделанного мне предложения и что между нами даже продолжались переговоры, отъезжая за границу, имел неосторожность сообщить это в виде секрета Чижову, выразив ему сожаление, что он отказался от совершения доброго дела и вместе с тем сказал: "А Кошелев, вероятно, туда поедет". Раздосадованный этими словами, Чижов поехал о том благовестить по всем нашим общим знакомым; как из них некоторые не были расположены в пользу совершавшегося в Царстве Польском преобразования, то, разумеется, они одобрили его и осуждали мой поступок. Иные из них приехали ко мне даже с выражением удивления насчет намерения моего ехать в Варшаву. Я написал об этом к Самарину, находившемуся тогда еще в Варшаве, и он ответил мне очень милым письмом с самыми сердечными извинениями и с приложением очень резкого письма к Чижову, которое Самарин просил меня по прочтении отослать к Чижову. От этого и произошел между мною и Чижовым разрыв, который продолжался много лет и побуждал его не упускать никакого случая меня осуждать и мне вредить.