А вот в Запорожье энергопоезд №43 оказался лишь спустя несколько месяцев. Центр города – улица Ленина, был разрушен и выжжен, а вот наши бараки на Шестом посёлке сохранились: те же соседи, та же щель бомбоубежища. Даже окна не выбиты. Так, что мы смоглипокинуть штабной вагон и поселиться в свою же комнату в бараке. Отопление печное, освещение – керосиновая лампа. Рядом с бараком стоял сарай, разделённый на отсеки по количеству жилых комнат в бараке. У нас тоже был свой отсек в сарае. Там хранились дрова, уголь, инструменты (топор, пила, молоток, гвозди и пр.).
Появление в посёлке новой семьи первыми обнаружили работники ГорОНО. К нам домой пришли две женщины средних лет, и начали беседовать с мамой: одна задавала вопросы, другая записывала мамины ответы в толстую тетрадь. Потом принялись за меня – снова задавали глупые вопросы, на которые мама только что ответила (как меня зовут, сколько лет, ходил ли в школу, знаю ли буквы. А стихи? А считать до ста? Кем работает папа? Какое у тебя отчество?..). Потом, посовещавшись, что-то записали в свою толстую тетрадь и сказали маме, что меня зачисляют во второй класс школы №31. Там опытный педагог Кияшко Н.Ю., она сумеет меня подтянуть до уровня второго класса, хоть в школу я до этого не ходил. Будет трудно, но пусть старается мальчик. Приступать к занятиям с завтрашнего дня, предварительно сдав анализы и сделав прививки в медицинском пункте школы. При себе иметь две тетрадки – в линейку и в клеточку, чернильницу-непроливайку и ручку с пером №86. Учебники выдают в школе. – Да! Постричься наголо!
В школе мне понравилось: чистый светлый класс, спокойная пожилая учительница, простые правила (не бегать по партам и по коридору, не орать, хочешь спросить – подними руку). На переменке все выходят из класса – класс проветривается. Бегать нельзя, но песни петь можно. На переменке встретил своего довоенного друга Кольку Булюкина. Он учится в параллельном классе. Тоже, как и я, хорошо поёт. Перемены мы проводили вместе, выступая запевалами.
Случались в школе и неприятности. Первый удар по моему самолюбию нанесло чистописание. Как выглядят письменные буквы (в отличие от типографских, печатных), я видел в прописях. Но написать что-нибудь письменными буквами, а именно так надо было выполнять домашние задания, было выше моих сил. Буквы получались разной толщины и высоты, не хотели усаживаться в строчку. И я с завистью смотрел, как одноклассники ловко выписывают из этих букв слова и предложения. Я, конечно же делал упражнения, но Надежда Юрьевна мне даже оценки не ставила, а отмечала лишь значком «см», т.е. «смотрела». Она пришла к нам домой, поговорила с мамой, и в моей тетради появились непокорные буквы, аккуратно выписанные красными чернилами. Каждая буква стояла в начале строки (их было две-три) и я должен был исписать строчку этой буквой. Мама приглядывала за мной, велела стараться, иначе буду переписывать задание. Так продолжалось всё первое полугодие. После каникул Надежда Юрьевна уже выставляла мне оценки, как и прочим ученикам.
Приближалось Восьмое Марта. На уроке рисования Надежда Юрьевна сказала, что мы все будем делать своим мамам подарок. Каждому ученику она выдала цветной листочек (розовый, голубой или зеленоватый) и велела в нижней его части нарисовать картинку маме на память. Танки и самолёты рисовать не надо, лучше цветы. В конце урока она собрала все рисунки и сказала, что вернёт их накануне праздника, чтобы мы отдали рисунок маме. На моём рисунке рукой Надежды Юрьевны было написано: «Дорогой мамочке ко дню 8 Марта. Чтение – 5. Письмо – 4. Рисование – 5. Боря.»
Письмо – 4! Ура! Я не отстающий, а нормальный ученик – «хорошист»!
Было обычным, что отец сутками пропадает на работе: идёт расконсервация электропоезда №43, обеспечение бесперебойности питания углём и водой, подключение потребителей, пробный запуск, набор оптимальной нагрузки… И, пусть где-то идут бои, а здесь идёт восстановление ДнепроГЭСа, и электропоезд №43 – единственный пока источник света, тепла и электроэнергии в Запорожье. Отец занят. У него важное народно-хозяйственное дело.
С переездом в Запорожье стало очевидным, что мама в положении. Первой об этом заговорила соседка Клава. Клава, похоже, выполняла роль коменданта нашего барака. У неё оказались ключи от нашей комнаты, от нашего сарайчика. Она помогала маме решать наши мелкие бытовые проблемы. Я был свидетелем того, как Клава «распекала» маму за необдуманный поступок – беременность. – «Разве не понятно, что после войны начнётся голод? Мужики погибли на фронтах. В деревнях ни коней, ни скотины, ни посевного материала. Надо делать аборт!» - убеждала она маму. Сроки упущены и остаётся только делать «кесарево сечение». Мама воспринимала Клавины слова совершенно спокойно и сказала, что её беременность – награда её от Господа за всё, что пришлось пережить, и свидетельство того, что в нашей семье всё будет нормально. А избавляться от ребёнка – смертный грех. Тема была закрыта.
Однажды поздней осенью из школы меня встретила Клава и сказала, что домой мне идти не надо. Мама просила меня посидеть в штабе гражданской обороны, и делать там домашние задания. Клава открыла штаб и убежала. Уроки в тот день я сделать так и не успел. Вскоре туда заглянула незнакомая женщина и сказала, чтобы я шёл домой познакомиться с братиком. До меня дошло, что эта женщина – акушерка, и что мама родила мальчика. Дома у нас было тихо и торжественно: мама с бледным лицом лежала на белой постели в белой косынке, и слегка улыбалась. Клава домывала пол в комнате, акушерка сказала, что всё прошло нормально, дала какие-то указания Клаве и ушла. Клава настаивала, чтобы мама быстрее зарегистрировала ребёнка в ЗАГСе, так как роженицам положено дополнительное питание. Но мама с этим не торопилась: у мальчика ещё не было имени. И дата рождения тоже требует уточнения.
Что касается имени, то ход рассуждений был такой: Отец небесный подарил маме то, о чём она только могла мечтать. А о чём просила любимая дочь просила своего отца в русской сказке? Она просила привезти ей аленький цветочек. Мама получила свой аленький цветочек, поэтому она так и будет его называть. Только чуть короче – Алик. В ЗАГСе маму уговорили написать полное имя ребёнка – Алексей. Прошли годы. Сотрудники называют брата – Алексей. Кореша – Лёшкой, а для родни он – Алик – так, как придумала мама.
Дата рождения, по мнению мамы, должна быть такой, чтобы даже самому злобному «доброжелателю» не могло прийти в башку, что Алик – «фашистский выродок». Пусть лучше считают, что он – дитя «доблестных освободителей». Мамины расчёты привели к тому, что в свидетельстве о рождении Алика записана дата рождения – 9 января 1944 года.
С рождением Алика многое изменилось. Отец стал чаще бывать дома: топил печку, чтобы согреть воду для стирки и мытья ребёнка, мастерил кроватку и коляску – всё это он делал после работы. У меня тоже прибавилось забот. Я учился в первую смену. После школы я отправлялся в столовую за маминым обедом. Маму прикрепили к столовой ОРСа и ей выдавали бесплатные талоны на обед. Я приходил на раздачу со своей посудой: кастрюлька для первого блюда (щи или гороховый суп), мисочка для второго (котлета с гарниром), и тарелочка для хлеба (два кусочка – 100 грамм). На третье – стакан киселя или какао. Чтобы не таскаться со стаканами, мама велела выпивать третье (вместе с хлебом) в столовой. Мы с мамой обедали тем, что я приносил из столовой, и я садился за уроки. Ведь после пяти вечера мне предстояло идти за хлебом, который выдавали по продовольственным карточкам. Отцу, как работающему, полагалось 700 грамм хлеба в день, маме – 500 грамм и мне – 300 грамм. Всего – буханка чёрного хлеба с довеском.
Деревянную детскую коляску я нашёл на развалинах. Она была без колёс, но крепкая и просторная. Из круглого чурбана отец отпилил четыре блина, и из них получились нормальные колёса. Коляска долго служила Алику и кроваткой ( на первых порах), и манежем, и ходунками. Алик рос шустрым непоседой и мне иногда «влетало» от родителей, если он устраивал какую-нибудь «шкоду». Алику было полгода, когда у него на тыльной стороне кисти левой руки появилось покраснение, а затем и нарыв, напоминавший обычный чирей.
Мама лечила нарыв ихтиоловой и дегтярной мазями, мазью Вишневского, но улучшения не наступало. Ранка разрасталась и мы пошли в госпиталь к дерматологу. Сдал анализы крови и экссудата, а когда пришли узнать результат, врач заявил: - «Мамаша, ничего утешительного сказать не могу. Анализы показали палочку Коха. У ребёнка туберкулёз кости». У мамы ручьями потекли слёзы. Ведь мы знаем, что такое туберкулёз. Мой дед, Василий Гордеевич, скончался от туберкулёза в расцвете лет. Максима Горького похоронили перед войной, хоть страна не жалела средств на его лечение. Мама плакала и повторяла: - «Что же делать, доктор, что же делать»? Врач, здоровенный мордастый мужик (вот кому бы на фронте командовать), говорил, что медицина не знает средств борьбы с туберкулёзом, народные средства (припарки и примочки) применять не надо – будет только хуже. Помогает инсоляция (палочки Коха боятся ультрафиолета) и усиленное питание (куриный бульон, сливочное масло, яичный желток, козье молоко с мёдом). В годы голода и хлебных карточек это звучало как издевательство. Мама перестала плакать, схватила нас с Аликом, и, выходя из кабинета врача, сказала: - «У моего ребёнка будет усиленное питание»!
Стояла солнечная ясная погода, самое время для инсоляций. Вначале мама просила меня погулять с Аликом, но Алик быстро избавлялся от моей опеки и забирался в такие тенистые заросли и развалины, извлечь из которых его было просто невозможно. Мама отстранила меня от прогулок и по утрам, пока солнце не такое жаркое и беспощадное, ежедневно выходила с Аликом гулять.
В воскресенье (базарный день) мы с мамой пошли на рынок и купили двадцать крошечных жёлтеньких пушистых цыплят (прямо из инкубатора). Первое время, пока они не оперились, цыплята жили в нашей комнате, потом их перевели в сарай, где отец сделал насесты и два гнезда на случай, если молоденькие курочки захотят нестись. В последствии мама докупала цыплят, но таких, чтобы их сразу можно было держать в сарае.
Однажды к нам пришла незнакомая старушка и предложила маме купить у неё козу. Козу звали Муська. По словам хозяйки коза породистая, белой масти, даёт два литра молока в сутки. Котная (должна принести козлёночка), ходит пастись в стаде. Мама козу купила. Отец выгородил в сарае стойло для козы, снабдил стойло лавочкой для дойки и калиткой. Мы познакомились с пастухом, и моей задачей стало выпускать козу утром в стадо, а вечером встречать и загонять её в стойло. В заключение Муськина хозяйка сказала, что Муська – коза с норовом, и, если ей что-нибудь не понравится, то она может не дать молока. Поэтому доить её надо в одной и той же одежде и отдала маме свой старый халат, в котором она всегда её доила.
Меня всегда интересовало, как мама могла доить козу своими двумя здоровыми пальцами, но она меня никогда на дойку не брала, надевала спецодежду (халат), брала кастрюльку и возвращалась с надоем, после чего готовила еду Алику. На Муську никогда не жаловалась. Вскоре Муська родила двух козликов. Сначала они жили у нас в комнате, а когда подросли, стали бегать с Муськой на пастбище. Там они вели себя нагло. Отсасывали у Муськи молоко. Маме пришлось сшить торбу с завязками и после дойки одевать её Муське на вымя.
Муська была бодливой козой. Меня она почему-то не любила особенно: завидев меня, она выставляла вперёд свою лобастую рогатую башку и неслась на меня, пытаясь долбануть в живот или спину. Коле Булюкину, моему другу, тоже доставалось от Муськи, если он оказывался рядом. Коля предложил Муську воспитать. Заготовили пару ивовых прутьев, и после пастбища привязали козу рогами к забору и этими прутьями стали её «воспитывать» по спине. Она жалобно блеяла, пока процесс воспитания не прервала разъярённая мама. Коля предусмотрительно исчез, а мне досталось за издевательство над животным. Животное оказалось сообразительным и бодать меня перестало.
Так у нас решилась проблема усиленного питания ребёнка в части куриного бульончика и козьего молочка. Другие компоненты этого питания (мёд, сливочное масло, овощи, фрукты) поступали с рынка. Со временем ранка на руке у Алика подсохла, и её перестали замечать.
С фронта приходили приятные вести. Второго мая 1945 года Красная Армия штурмом взяла Берлин, Красное Знамя Победы водрузили над Рейхстагом. В подземном бункере Гитлера обнаружили его обгоревшее тело, и тело его подружки – Евы Браун.
С мальчишеской точки зрения это было крайне несправедливо. Гитлера, конечно же, надо было брать живым. Его следовало бы посадить в металлическую клетку и провезти по разрушенным городам и сожжённым сёлам от Сталинграда до Бреста, чтобы миллионы искалеченных войной жителей смогли бы увидеть этого изверга, чтобы он, фашистское отродье, задохнулся от нашей злобы и ненависти. А «Новости дня» по всему миру показывали это, чтобы впредь никому не пришло в голову начинать новую войну… Чтоб неповадно было.
Утром девятого мая 1945 года, размазывая по щекам слёзы и рыдая, к нам прибежала Клава с последними новостями. Вчера, восьмого мая, в Карлсхорсте под Берлином подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции Германии. Всё, война закончена! Мы победили! А сегодня наше правительство установило праздничный день: 9 мая 1945 года – День Победы над Германией. День не рабочий. В школу идти не нужно. Можно погонять на Днепре по скалкам с ребятами (если мама отпустит).
В соседнем бараке уже празднуют. Шумная толпа выскочила на улицу. В центре – офицер в галифе и нижней белой рубахе с пистолетом в руке. Он поднял пистолет, крикнул: - «Красной Армии слава!», раздался выстрел, и по рукаву потекла алая кровь. Эх, офицер, надо следить за личным оружием.
Приказа о демобилизации не последовало. Наши воинские эшелоны, соблюдая секретность, двинулись на Восток, в Маньчжурию. Там предстояло разобраться с японской Квантунской армией. Наш союзничек, США, долбанул по Японии двумя атомными бомбами, подписал с ей акт о безоговорочной капитуляции. 2 сентября 1945 года правительство СССР назначило третье сентября праздничным днём – Днём Победы над Японией.
