2/I, 32. «Литературка» опубликовала отрывок постановления ВССП под заголовком: «Как «Новый мир» извратил дискуссию в ВССП». Значит, правление, под председательством Леонова, приняло все-таки это клеветническое постановление. Правда, в постановление включили указание на то, что я принял меры к получению стенограмм рапповцев и что речь Макарьева оказалась ненапечатанной не по вине редакции. Но Селивановский эти строки из постановления вычеркнул — то есть постановление фальсифицировал, — и вышло так, что я не принял никаких мер и что дискуссию действительно извратил. Но и в своем полном виде постановление возмутительно. Замошкин рассказывает, как Павленко, встретив его, уже после моего ухода из «Нового мира», говорил: «Мы не хотели опубликовывать, так как знали, что его «снимают». Не хотели бить «лежачего». А так как теперь он «снят», то мы опубликуем». Мерзавец лжет: пока я не был «снят», они боялись бросить в меня эту грязь: накажу. А раз снят — значит, «все дозволено».
Леонов при встрече бегает глазами. У Лидина вид побитой собаки. Лидин божился, что уведомит меня, когда будет поставлен вопрос. Обещали мне это и Огнев, и Павленко. Но раз «снят» — чего церемониться?
Соловьев из первых глав романа Шолохова вычеркнул много мест, где показано раскулачивание. Шолохов запротестовал: роман теряет характер широкого показа классовой борьбы. Соловьев его надоумил: идите, сказал ему, к Сталину и пожалуйтесь на меня. Он, может быть, разрешит. Шолохов был у Сталина. Сталин просмотрел гранки и разрешил печатать. Соловьев радуется: во-первых, был случай через Шолохова показать себя Сталину как редактора, лишенного «гнилого либерализма», во-вторых, подставил ножку Волину. «Понимаете, — хохоча, говорил он мне, — мы наберем без купюр, пошлем в Главлит. Волин вырежет все, а мы тогда предъявим разрешение генсека». Удивительная душа. Не может без таких подковырок. Почему бы прямо не сказать Волину?
Мы вместе редактировали «Новый мир». При этом — именно он толкал меня на прием «правых» вещей. Разве не он настаивал на печатании Горбова, Лежнева в «Новом мире» после того, как я разошелся с «Перевалом»? Разве не он настаивал на принятии зарудинского «Камыша»? Он — вместе с Малышкиным. Малышкин — перевалец, до сего времени еще не разошедшийся с перевальцами. Естественно, что он и Соловьев в нашей тройке решали «направление» журнала. Ими был принят «Неизвестный камыш», они же настояли на принятии рассказа Сергеева-Ценского «Сказочное имя» и др. вещей. И теперь, когда меня за эти правые вещи сильно вздули, и, надо сказать, справедливо, Соловьев «отмежевывается» от моих этих ошибок. Он написал письмо в «Рулон» с критикой моих ошибок. И когда меня «прорабатывали» на партколлективе — он просидел все время молча, лишь изредка вставляя замечания против меня. Один из членов партколлектива, Попов, в своей речи сказал: «Ведь кроме Полонского в журнале был коммунист Соловьев. Почему он молчит?» И только после этого выступления Соловьев побежал в редакцию «Рулона» и к своей статье, в которой он «крыл» меня за ошибки, приписал две строки, в которых говорит, что и он повинен в моих ошибках. Но на партколлективе все-таки не выступил.
Меня он упрекает за то, что я «волнуюсь». «Надо спокойней, — говорит он. — Чего волноваться?»
Заходил Малышкин. Волнуется: как ему быть? Выходить из «Перевала» или нет? Спрашивает совета. Я ответил ему: «Я давно стоял за то, что либо «Перевал» закрыть совсем, либо с ним сделать что-то такое решительное, чтобы он перестал быть гнездом правых. Но переделать его нельзя. Значит, надо его бросать».
«Я, — говорит, — напишу честно Воронскому письмо, что выхожу». — «Да при чем тут ваше письмо Воронскому? Разве это дело ваше личное? Надо письмом в редакцию газеты — открыто, а не частной перепиской с Воронским».
Результаты моего «снятия» с «Нового мира» сказываются. «Федерация» приняла к печати мое «Сознание и творчество». Сегодня мне позвонили и сообщили, что «печатание откладывается». «В чем дело?» — «Переговорите с Канатчиковым».
Я заехал к нему. В глаза не смотрит, бегают по сторонам, пытается объяснить: «Знаете, идеологически не выдержано». — «Да что вы, — говорю, — это ведь единственная теоретическая работа по психологии творчества. Ведь другой нет. Ведь все проблемы поставлены ребром, — и именно с точки зрения марксизма-ленинизма». – «Нет, знаете, — отвечает. — Я не хочу спорить. Несвоевременно очень. Надо писать иначе».
— Да как?
— Современней. Вот вы пишете о вдохновении. Надо сказать, чем вдохновение ударников отличается от вдохновения старых писателей.
— Да ведь я не о том писал. Да вы читали вещь-то?
— Конечно, читал. Вы не думайте, что я потому отвергаю, что вы «в опале». Хотя меня и ругали сильно за «Федерацию», и я не хочу отвечать за все…
И так далее. Трусливая чушь. Сейчас он будет браковать все подряд, чтобы застраховать себя от ответственности. Напропустил много дряни — так вот теперь отдувайся.
Свободное копирование
