10.10.1901
С.-Петербург, Ленинградская, Россия
Мастерская Матэ помещалась при его казенной квартире — в длинном круглом коридоре нижнего этажа Академии художеств, куда я принес ему показать мои рисунки пером и карандашом. Мои занятия там и общение с этим милым человеком были у меня первым просветом на заре этого периода моей жизни.
Василия Васильевича я полюбил; он был высокий и худой, с густой шевелюрой, длинной редкой бородой и добрейшими глазами. Он не был очень замечательным художником (помню, как он корпел над заказным офортом — портретом Нобеля, который он с мучением делал по фотографии и который ему все не удавался), но деревянные «тоновые» гравюры его были очень хороши и в свое время были новым словом. Гимназистом лет шестнадцати я скопировал пером его замечательную гравюру с репинской головы запорожца и был, так сказать, издавна заочно его учеником, что ему при случае и сказал.
Он был вообще отличный мастер по технике всех родов гравюры и давал хорошие советы, но ученикам своим предоставлял полную свободу. Среди профессоров он был «крайним левым» и был человеком отзывчивым на все новое в искусстве[i]. Но авторитета у него в синклите Академии было мало, так как его там считали «блаженным». Среди учащихся он был очень популярен, но учеников у него было мало[ii], я запомнил только одного — Быстренина.
Довольно скоро я научился офорту [iii] и гравировал или в мастерской у Матэ, или носил медные доски домой. Узнал также и сложную технику акватинты, этот род гравюры особенно меня занимал, и некоторые оттиски были удачны[iv]. В[асилий] В[асильевич] показал мне также и прием деревянной гравюры, но, как я ни старался, у меня ничего не получалось и не хватало достаточно терпения[v]. (То же было и позже, когда через несколько лет хотела мной заняться А. П. Остроумова, бывшая ученица того же Матэ, а тогда ставшая уже одним из близких моих друзей). Мне удавалось лишь резать на линолеуме[vi].
Бывать у В[асилия] В[асильевича] мне было приятно и потому, что я мог во время отдыха рассматривать его многочисленные книги по искусству и гравюры и любоваться предметом моей зависти — большой коллекцией забавных русских народных игрушек […] Часто жена Матэ, круглолицая Ида Романовна, немка, задерживала меня на завтрак, за которым я иногда встречал дружившего с Матэ Серова (приезжая из Москвы, он останавливался у него или у Дягилева). Серов меня очень стеснял, он был угрюм и молчалив, и этот страх, который он внушал, как я узнал, был не только у меня одного. Изредка я приходил к Матэ вечером, когда позировала модель, и видел там Серова, сосредоточенно и точно сердито рисующего. Я очень любил уже тогда его искусство.
[i] Среди профессоров он был «крайне левым» и был человеком отзывчивым на все новое в искусстве. — Матэ был единственным профессором Академии художеств, который был близок педагогической системе П. П. Чистякова, бывшего не в чести среди преподавателей. По мнению В. И. Федоровой, Матэ «зорко присматривался к самобытному и оригинальному в каждом из своих учеников» и «не боялся знакомить молодежь с самыми крайними проявлениями нового искусства» (Федорова В. И. В. В. Матэ и его ученики. Л., 1982, с. 50, 54), ибо, как он заявлял, «художник должен все сам видеть и иметь на все свою точку зрения» (Бучкин П. Д. {408} О том, что в памяти. Л., 1962, с 74). А. П. Остроумова-Лебедева, рассказывая о симпатии Матэ к художникам «Мира искусства», вспоминает его слова: «Я чувствую, я верю, настало время расцвета искусства» (Автобиографические записки, т. 1, с. 195).
[ii] … учеников у него было мало… — Исследователь творчества Матэ В. И. Федорова пишет по этому поводу: «Ежегодно число учеников в мастерской Матэ колебалось от пяти до восьми человек […] Однако эта статистика не отражала истинного положения дел. Постоянными “приходящими” учениками у него были питомцы живописных, архитектурных и прочих мастерских […] Были у Матэ и частные ученики, не поступившие в Академию». Кроме того, у «него изучали технику гравирования выдающиеся художники В. Серов, И. Репин, И. Левитан, В. Поленов, В. Маковский, И. Похитонов, А. Рябушкин, М. Добужинский, Н. Тырса» (Федорова В. И. В. В. Матэ и его ученики, с. 52).
[iii] Офорт «Крыши» (1901, ГРМ) был воспроизведен в книге С. К. Маковского «Графика Добужинского» (Берлин: Петрополис, 1923). Интересно отметить, что Добужинский подошел к офорту не как к прикладному виду искусства (типичное отношение того времени, свойственное и самому Матэ), а как к самостоятельной сфере художественного творчества. Такой взгляд на гравюру еще только пробуждался в русском искусстве. Кроме «Крыш», Добужинский в том же году исполнил офорт «Сумерки», местонахождение которого неизвестно. Впоследствии художник почти не работал в офорте, предпочитая автолитографию, и выполнил лишь два листа — «Дама» (1918) и «Портрет Веры Добужинской» (1919), местонахождение которых неизвестно.
[iv] Узнал… технику акватинты… некоторые оттиски были удачны. — Никаких работ этого времени в акватинте обнаружить не удалось. В этой технике пока известны два листа — «Романтический пейзаж» (1913, ГРМ) и «Композиция» (1918, ГРМ).
[v] … у меня ничего не получалось и не хватало… терпения. — Известны лишь три небольшие ксилографии — «Виадук» (1923), «Вокзал в Берлине», «Пути» (обе — 1924), исполненные Добужинским по настоянию гравера и искусствоведа В. В. Воинова (1880 – 1945), который одну из них («Пути») отпечатал (С. н. П. Е. Корнилова, Ленинград).
[vi] Мне удавалось лишь резать на линолеуме. — Известна лишь одна линогравюра Добужинского — «Лондонский мотив» (1924, С. н., Париж).
04.02.2017 в 13:25
|
Свободное копирование
