1934 - 35

31 мая. Сегодня часов в 6 вечера Петя сказал мне, что он идет в Союз советских художников за пропуском на получение моего пайка. Я попросил его подождать полчаса и написал в Союз следующее:

«В Союз советских художников

от художника-исследователя Филонова

Заявление

Довожу до Вашего сведения, что с 1 июля я отказываюсь от своего права на паек.

Начиная с 1 июля пропуск в ЗРК брать не буду.

                       Филонов. 31 мая 1934 г.".

В это время у меня сидел Купцов — я выправлял его статью о выставке художников-микроскопистов.

Когда я прочел ему с Петей эту записку, Купцов сказал: «Ну и характер у вac!» Я ответил: «Я давно уже обещал Массарину и Сильверстову, что с июля перестану брать, и только лишь сегодня в последний день собрался написать отречение, и получается интересное совпадение: ведь сегодня день торжества Бродского — юбилей[1].

Вот это — диалектика: верх признания и славы и — подполье. Верхи и низы Изо. Пусть это будет подарком Бродскому на юбилей".

Петя отнес это заявление в Союз.

Все это время, начиная с 7 апреля, мы с Петей каждую ночь работаем в соборе над диском Фуко. За этот срок мне пришлось работать 6 ночей в одиночку. Эти ночи я считаю лучшими изо всех бесчисленных ночей, проведенных мною за работой. Обстановка необычайно величественна и сурова. За моей спиной трое мощей: какой-то совершенно обнаженный митрополит с громадными складками морщинистой кожи на прежде гигантском, жирном животе, сползшими на левую сторону (кажется, Антоний или Феодосий Черниговский), и двое сибиряков-инородцев: мужчина высокого роста и маленькая женщина. Они оба в одеждах и сапогах из звериных шкур мехом вверх.

В первые дни работы дома днем я спал часа 2 1/2, 3 1/2, 4, но затем стал спать 6—7 часов, а однажды проспал 10. Отправляясь в собор на работу и возвращаясь, я невольно дремлю, рискуя проехать дальше, чем надо.

Пете, как более слабому, я решил давать отдых каждую пятидневку, но ночью на работе он также спит полчаса, час, два, а то и более, иногда лишь к утру начиная работать более или менее по-настоящему. Со сном он не борется и бороться не желает и не умеет. Но и я, борясь со сном, нередко в течение часа вижу, как, засыпая и просыпаясь, наяву пачкаю и совершенно порчу хорошо написанный, уже готовый кусок. Так однажды, работая на коленях, я, очнувшись, увидел, что, оставаясь на коленях, я уперся переносицей в только что написанный кусок.

С тех пор я часто, тыкаясь лбом или носом в диск, служащий нам и картиной и полом, работая на коленях или лежа на левом боку или на животе, замечал, борясь со сном, что рука совершенно бесконтрольно писала, пачкала, а затем переставала, упираясь в уже написанное. Иногда стук выпавшей из моей руки в такие минуты маленькой легкой кисти приводил меня в сознание и я мгновенно же вел работу дальше, будто она и не прерывалась.