24.06.1867
Баден-Баден, Германия, Германия
Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович бывал так удручен, что начинал рыдать, становился предо мною на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние. И мне стоило многих усилий, убеждений, уговоров, чтобы успокоить его, представить наше положение не столь безнадежным, придумать исход, обратить его внимание и мысли на что-либо иное. И как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно. Много десятков верст исходили мы с мужем по окрестностям Бадена в долгие промежутки между получениями денег. Тогда у него восстановлялось его доброе, благодушное настроение, и мы целыми часами беседовали о самых разнообразных предметах. Любимейшая прогулка наша была в Neues Schlop (Новый замок), а оттуда по прелестным лесистым тропинкам в Старый замок, где мы непременно пили молоко или кофе. Ходили и в дальний замок Эренбрейтштейн (верст восемь от Бадена) и там обедали и возвращались уже при закате солнца. Прогулки наши были хороши, а разговоры так занимательны, что я (несмотря на отсутствие денег н неприятности с хозяйкой) готова была мечтать, чтоб из Петербурга подольше не высылали денег. Но приходили деньги, и наша столь милая жизнь обращалась в какой-то кошмар.
Знакомых в Бадене у нас совсем не было. Как-то раз в парке мы встретили писателя И. А. Гончарова, с которым муж и познакомил меня. Видом своим он мне напомнил петербургских чиновников, разговор его тоже показался мне заурядным, так что я была несколько разочарована новым знакомством и даже не хотела верить тому, что это -- автор "Обломова", романа, которым я восхищалась.
Был Федор Михайлович и у проживавшего в то время в Баден-Бадене И. С. Тургенева. Вернулся от него муж мой очень раздраженный и подробно рассказывал свою беседу с ним.
Изложение беседы см. в Дневнике Достоевской, стр. 198-199, а также в письме Достоевского к А. Н. Майкову от 28/16 августа 1867 г. -- Письма, II, 30-32. Эта ссора писателей, происшедшая 10 июля (28 июня) 1867 г., стала предметом литературной сплетни (см. Е. М. Гаршин, Воспоминания об И. С. Тургеневе. -- ИВ, 1883, No 11, и уточнение этих воспоминаний в статье П. Бартенева в журнале "Русский архив", 1884, No 3). Подробнее об этой ссоре см. также примечания А. С. Долинина к письму Достоевского А. Н. Майкову от 28/16 августа 1867 г. -- Письма, И, 384-387. В Баден-Бадене произошло знаменитое "идеологическое" столкновение Достоевского с Тургеневым, закончившееся полным разрывом отношений. Разрыв в некоторой степени был подготовлен в 40-х годах, когда Тургенев выступил в роли одного из самых язвительных обидчиков Достоевского (см. примеч. 62 к стр. 159). Между тем первое знакомство (середина ноября 1845 г.) на обоих писателей произвело самое отрадное впечатление, о чем Достоевский пишет своему брату 16 ноября 1845 г. (см. наст. изд. стр. 401). Но этот период взаиморасположения был очень коротким. Расхождение Достоевского с кругом писателей "Современника" сказалось и на отношении к Тургеневу. Вскоре же явственно обнаружилось психологическое "несовпадение" их натур, темпераментов, во всех смыслах, -- и творческом, и просто человеческом. Достоевский "возненавидел меня уже тогда, когда мы оба были молоды и начинали свою литературную карьеру, -- вспоминает Тургенев, -- хотя я ничем не заслужил этой ненависти; по беспричинные страсти, говорят, самые сильные и продолжительные" (Тургенев, Письма, X, 39). Писатель очень точно, пожалуй, квалифицировал характер распри, длившейся почти всю жизнь, как "беспричинную страсть", главным образом, со стороны Достоевского. Но на это психологическое и эмоциональное неприятие друг друга накладывались, бесспорно, идейные расхождения, обострившиеся с появлением "Дыма" Тургенева в 1867 г. Однако в сложной истории взаимоотношений Тургенева н Достоевского существовал период относительного сближения, творческого сотрудничества -- это 1860-1865 гг., когда появляются "Отцы и дети", публикуются в "Эпохе" тургеневские "Призраки". В это время между Тургеневым и Достоевским ведется оживленная переписка. По словам Тургенева, именно Достоевский, как никто, понял Базарова. "Вы до того полно и тонко схватили то, что я хотел выразить Базаровым, что я только руки расставлял от изумленья -- и удовольствия" (Тургенев, Письма, IV, 358). "Дым" Тургенева навсегда развел писателей. Достоевский-почвенник воспринял роман как явную "западническую" клевету на Россию. "Дым", по его словам, "подлежал сожжению от руки палача" (Тургенев, Письма, IX, 85). Гнев Достоевского обрушился на программные публицистические выступления "крайнего западника" Потугина, тенденциозно отождествленные оппонентом с авторской позицией. Страстный протест Достоевского вызвали развиваемые тургеневским героем мысли о необходимости для России встать на путь европейской цивилизации, острая критика не только панславизма, но и некоторых взглядов Герцена, близких к славянофильским. Неправомерность такого рода пристрастной критики романа была отмечена современниками Тургенева, например А. В. Никитенко ("Дневник", т. III, M. 1956, стр. 83). Создавая свой роман "Бесы", Достоевский литературные и идеологические споры перенес непосредственно в художественную сферу. Кармазинов -- злая карикатура на Тургенева, автора "Призраков", "Довольно", "Казни Тропмана", содержащая также опасный намек на очевидные симпатии писателя к "нигилистам" и заговорщикам. Достоевский "аристофановски выводит меня в "Бесах", -- писал Тургенев. "Достоевский позволил себе нечто худшее, чем пародию "Призраков"; в тех же "Бесах" он представил меня под именем Кармазпнова, тайно сочувствующим нечаевской партии..." (Тургенев, Письма, X, 49, 39). Тургенев не принял шедевра Достоевского "Преступления и наказания" -- гротескно сравнивая впечатление, производимое на него романом, с "продолжительней холерной коликой". Он также весьма резко отозвался о "Подростке" Достоевского, назвав его "хаосом", "никому не нужным" невнятным "бормотанием". В этих пристрастных желчных и несправедливых оценках сказалось не только полемическое раздражение писателя, но и принципиальное несогласие с творческим методом Достоевского, парадоксальными порой, с точки зрения Тургенева, крайностями его психологизма. Тургенев во многом субъективно, в соответствии с своим уравновешенным психическим складом, воспринимал трагический мир героев Достоевского, как своего рода болезненную апологию страдания (см. прим. 30 к стр. 100). Для Тургенева-художника Достоевский -- "жестокий талант". С. Л. Толстой приводит в своих мемуарах характерное суждение Тургенева о "психологизме" Достоевского: "Насколько я помню, он так говорил про него, -- вспоминал С. Л. Толстой: "Знаете, что такое обратное общее место? Когда человек влюблен, у него бьется сердце, когда он сердится, он краснеет и т. д. Это все общие места. Л у Достоевского все делается наоборот. Например, человек встретил льва. Что он сделает? Он, естественно, побледнеет и постарается убежать или скрыться. Во всяком простом рассказе у Жюля Верна, например, так и будет сказано. А Достоевский скажет наоборот: человек покраснел и остался на месте. Это будет обратное общее место... А затем у Достоевского через каждые две страницы его герои -- в бреду, в исступлении, в лихорадке. Ведь этого не бывает" ("Тургенев в воспоминаниях современников", т. II, М. 1969, стр. 377). Пушкинские торжества 80-х годов явились новым поводом для идейных столкновений. В своей оценке поэта Тургенев и Достоевский вновь оказались на разных идейных полюсах (см. прим. 256 к стр. 366). Почвеннические русофильские тенденции в истолковании Пушкина вызвали протест Тургенева. Но и речь Тургенева была воспринята Достоевским как тенденциозное "заигрывание" с демократической молодежью.
21.06.2016 в 15:31
|
Свободное копирование
