Дневник 1867 года - 27

Среда, 22 M<ai> (10)

   Сегодня утром я встала очень рано, <<еще>> только что пробило 6. Не зная, как убить время до тех пор, как мне надо будет идти на железную дорогу, я села писать письма. Написала к Павлу Григорьевичу {Павел Григорьевич Сватковский, муж моей сестры. (Примеч. А. Г. Достоевской).} и к Ольге Алексеевне. Это у меня заняло порядком времени, так что к 11 часам у меня едва-едва было готово. Я отнесла их на нашу почту и отправилась на станцию. Но и на этот раз я обманулась. Он не приехал. Я глядела, когда желтый шарабан (здесь почтари в желтом одеянии ходят) {Вставлено: а почтовые кареты окрашены в ярко-желтый цвет.} с моим письмом отправится в почтамт, а он, как назло, очень тихо ехал. Дорогою я уже приготовилась к содержанию письма, именно, что все проиграно, и что надо выслать деньги, так что оно меня нисколько и не удивило. Но я была очень рада и счастлива, что Федя так меня любит, что он так испугался, когда не получил моего письма[1]. Да, надо сильно любить, чтобы так чувствовать. Со мною были деньги. Я тотчас же <<их развязала и>> пошла по банкирам, но никто из них не имел сношений с Гомбургом. Так что я перебывала почти у всех банкиров, но не могла добиться толку. Все мне советовали просто<<-напросто>> послать по почте, говорили, что он там получит без затруднений, что он должен тогда будет показать только свой паспорт. Но я не знала, как уложить деньги, я зашла в <<один>> магазин бумаг, и хозяин магазина был так любезен, что показал мне, как это делается. Но я, придя домой, совершенно напрасно билась, стараясь сделать это как можно лучше. Многие конторы бывают заперты от 12 до 3 часов, так что мне все советовали зайти в 4 часа. Но если б я это сделала, то мое письмо было бы отправлено не сегодня, а только завтра, а, следовательно, он не так скоро бы его получил. Наконец, я на Wildrufferstrasse нашла одного банкира Robert Thode {В стенографической записи здесь - Thode, далее - Thore; в наст. издании везде Thode.}, который взялся перевести на Фра<нкфурт>, сказав мне, что его Anweisung {Перевод (нем.).} всегда примут и в Гомбурге. Он перевел на флорины, но просил прийти через 1/2 <<часа>>. Я было ушла, но вошел какой-то белоголовый конторщик или сам банкир. Он очень вежливо пригласил меня к себе в кабинет и сейчас же написал все, что было нужно. Я отдала свое письмо, он вложил и обещал сегодня послать на почту. Но я, со своей стороны, написала еще письмо, в котором извещала Федю, что <<только что>> послала деньги. Я торопилась и отдала это письмо почтарю, уже когда он ехал на почту, и потому не положила никакой марки. Я сначала очень испугалась, думая, что мое письмо не дойдет, но меня успокоили. Потом я зашла выпить кофею, купила себе зонтик за 2 талера и пришла домой, чтобы готовиться к театру.

   В 6 часов мы пошли, но я не взяла с собою ничего теплого, так что <<еще и>> по дороге туда начала сильно зябнуть. Мы пришли в театр еще задолго до начала. Театр этот довольно хорош, вроде нашего Михайловского. Обит красным бархатом. Весь потолок украшен портретами знаменитых людей. Театр был совсем полон, потому что было последнее представление Wachtel'я, певца прусского {Заменено: Пражского.} королевского театра. По этому самому и цены были возвышены. Над сценой, где обыкновенно бывают часы, находились часы очень древнего и простого устройства. Они представляли собой две дощечки, поставленные рядом. Одна изображала часы, другая минуты, или, вернее сказать, 5 минут, потому что по прошествии каждых 5 минут дощечка, представляющая минуты, поднималась и на ее место выдвигалась <<другая>> дощечка с 5-ю минутами. Наконец, началось представление. Давали "Il Trovatore"[2], музыка мне очень знакомая, потому что я и сама немного бренчала дома из этой оперы. На сцену вышла примадонна, г-жа [Ильнер], очень высокая и худая немка, чисто немецкое лицо, с тоненьким носом, именно такое лицо, которых я не люблю. Одета она была в длинное красное платье, с черной отделкой, которое мне очень не понравилось, совершенно без вкуса, да и носить-то его она не умела, <<потому что как-то оно волочилось сзади>>. Начала она петь ужасно высоко и испускала рулады, которые сестре M<-me> Z очень нравились, и она только и дело говорила: "C'est ravissant, quelle voix, mon Dieu, quelle voix!" {Это восхитительно, какой голос, боже мой, какой голос! (фр.).}. Я с нею соглашалась, но сама была очень недовольна. Потом вышел знаменитый, столь прославленный Wachtel (бывший кучер, M<-me> мне вновь рассказала его биографию). Я смотрела на него в бинокль. Это ужас, что такое, совершенно модная картинка: белый (разумеется, набеленный), с румянцем на щеках, черные глаза, черные курчавые волосы, маленькие усы и эспаньолка, - все красиво, но выражения никакого, какая-то вывеска, как обыкновенно рисуют на цирюльнях. M<-me> Z находила, que c'est un joli garcon {что это красивый молодой человек (фр.).}. Этот господин, чтобы выразить или волнение, или нетерпение или ужас, всегда закатывал глаза, поднимал брови и грозно посматривал на всех зрителей. Явилась и <<цыганка>> Krebs Michalesi, довольно старая женщина, но с хорошим контральто. Она ужасно все время выкатывала глаза (я просто думала, что они у нее выпадут, так она ими старалась выразить волновавшие ее чувства). Вообще она только и играла, что глазами, a Wachtel вел себя дураком. Опять явилась на сцену Ильнер, уже в белом платье, начала опять стонать и петь [высокие] фиоритуры, что мне вовсе не нравится, а публика, чем больше она взвизгивает, тем больше ей хлопает. А говорят, что дрезденская публика очень строга, что ей угодить очень трудно. Правда, вызывали W три раза. Когда стали ему хлопать в 4-й, то многие стали шикать, и один немец, очень услужливый, сидевший около меня, заметил, что их баловать не следует. Я почти не смотрела на сцену, мне было все равно, что бы там ни происходило. Я смотрела на часы и рассчитывала, через сколько часов приедет Федя. Выходило, что чрез 40 часов и 20 минут, потом меньше, потом еще меньше и так далее. Я очень сердилась на их часы, которые так тихо идут и не показывают, чтобы нам поскорее уйти домой. Наконец, все окончилось: Ильнер умерла, трубадур сгорел и пр., и мы вышли из театра. Правда, было довольно холодно, так что я после теплоты-то попала в такой мороз. Но M<-me> Z посоветовала мне накрыться платьем, и только это меня немного спасло. Я звала ее на чай, но она отказалась. Я посидела немного, выпила чашку и легла спать. Видела я во сне, что Феде будто бы все носят <<различные>> подарки, - кто перстень, кто книги; одна певица подарила ему слоновой кости горшочек для цветов, очень тонкой работы. Я, наконец, спросила: "Что же это тебе все дарят?" "Да сегодня мое рожденье", отвечал Федя. Я была так поражена этим, что не знала, когда его рожденье, и не подарила ему ничего, что ужасно расплакалась и побежала к Маше, которая уже лежала в постели, и спросила ее, где мои 3 тысячи (у меня оказались откуда-то 3 тысячи), и умоляла дать мне совет, что ему купить. В слезах-то я и проснулась, гляжу - день, но всего только 8 часов (28 до Федина приезда).