В Пскове госпиталь был недолго. Запомнил лишь пустынную улицу с подорванными толовыми зарядами телеграфными столбами и двор дома, где при немцах располагалось гестапо. Во дворе стоял сколоченный из досок эшафот с одиночной виселицей. Поразил меня деревянный настил, ведущий к эшафоту: немецкая аккуратность в отвратительном обличье.
Во время переезда из Пскова в Остров нашу колонну автомашин неожиданно в сумерках остановили регулировщики и кто-то истошно закричал: "Куда вы прете, через два километра - передовая!". По-видимому, руководители потеряли правильный путь. Колонна медленно развернулась и двинулась назад. К месту назначения мы не успели и заночевали на каком-то пустующем хуторе. Ночью похолодало. Хотя я спал на улице, на крыльце дома, мне было тепло в спальном мешке.
На том же пути к Острову колонна однажды остановилась у безлюдного керамического завода. К машинам притащили ящики, в которых были уложены в стружках толстостенные белые кружки. Люди стали их разбирать, взял одну и я. В течение последующих 22-х лет я пил только из неё. Уже в Смоленске жена уронила ее, но, склеенная, она еще долго хранилась, как память о войне, Аккермане, Калуге, студенческих годах.
В Острове мне запомнились 4 многоэтажных кирпичных дома, стоявших рядком, в которых еще до войны располагался советский военный гарнизон. Немцы тоже размещали в корпусах своих вояк. Госпиталь дислоцировался неподалеку в маленьких домах и бараках, а шикарные помещения 4-х корпусов пустовали. Предполагали, что неспроста оставили их немцы невредимыми. Несмотря на многократно проведенное саперами разминирование, дома поставили на карантин. Заходить в них запрещалось, но мальчишеское любопытство сильнее благоразумия и я побывал в них. Казармы были пустые, загаженные. На одной из тумбочек я увидел засохший кусок немецкого эрзац-хлеба и удивился его виду: он был сморщенный, без пор, как камень, совершенно не похожий на тот, которым кормили в госпитале, если он и засыхал. Всегда вспоминаю тот немецкий хлеб, когда вижу засохшие куски сегодняшнего нашего: они похожи как 2 капли, но никто не употребляет теперь термин "эрзац-хлеб".
Еще удивили впервые увиденные, наклеенные немецкой солдатнёй на стенах картинки голых женщин. Смотреть на них было стыдно. Такого у нас в стране нигде не встречалось. Как жаль, что эту чистоту не сохранила наша высокая в то время моральная культура. А у немцев вся эта секс-"культура" была уже тогда. До разврата, разложения, культивирования насилия, зверств - прямая дорога к войне. Вот почему эта зараза распространена сегодня по всему капиталистическому миру.
К концу карантина один из корпусов взлетел ночью на воздух от тщательно и глубоко заложенного немцами фугаса с часовым механизмом. К счастью, никто не пострадал.
Уже в Латвии к нам в гости приезжали друзья папы, муж и жена, врачи из госпиталя, в котором он ранее тоже работал. Их госпиталь разместился где-то недалеко от Гулбене, в большом П-образном кирпичном здании. Спустя некоторое время после их отъезда родители узнали о трагическом событии. Левое крыло госпитального здания, в котором дежурил муж-хирург, было взорвано миной замедленного действия, а жена-терапевт осталась жива, потому что дежурила в другом крыле. Погибшие раненые и медики были настолько обезображены, что мужа жена отыскала только по заштопанным самолично носкам.
Много медиков погибло на фронте, поэтому мама и оставила Валерия в тылу - в случае чего, хоть один из семьи сохранится. Слава Богу, мы сохранились все.
Во дворе госпиталя в Острове стоял барак, в который немцы свалили груду книг из библиотеки военного гарнизона. Из барака я брал книги ежедневно и читал дома. Большое впечатление произвел " Кандид" Вольтера. А книжки о любимых полководцах Ганнибале, Тюренне, Александре Македонском сохранились у меня до сих пор. Из Острова мои друзья, "сыны госпиталя", были отправлены в тыл на учебу.
Свободное копирование
