Автобиография семьи. Великая Отечественная Война - 22

Во время затишья на фронте вечерами политрук устраивал около госпитального дома на асфальтированной площадке танцы. Играл на баяне сам или кто-то из умельцев-раненых, а молодёжь - врачи, медсестры, выздоравливающие воины кружились в танце, пели популярные в войну песни. Кто умел - подыгрывал на мандолине, гитаре, балалайке. Инструменты имелись в клубе. Иногда раненые собирались на завалинке около механических мастерских, где часть из них работала, и устраивали замечательные концерты экспромтом. Я впервые услышал здесь, выучил и подпевал приблатнённые песни " К нам в гавань заходили корабли", "Вечер чорные брови насупил", "Серая юбка", "О молодом коногоне" и другие. В Порхове организовали госпитальную самодеятельность, выступавшую перед ранеными в палатах и на уличной площадке. Особенно самодеятельность развернулась позднее в Острове, когда среди раненых отыскались профессиональный клоун и талантливый импровизатор-организатор. Они сшили себе костюмы, неимоверной длины туфли, огромные кубы, из которых выскакивали люди, прочий яркий реквизит. Их феерическое выступление с веселыми шутками, розыгрышами, анекдотами про Гитлера, Геббельса, Муссолини и прочих фашистских главарей вызывало общий восторг. Ставили сценки о дачном муже, "медведе" А. Чехова, рассказы М. Зощенко. Мы, ребята, присутствовали на всех репетициях, поэтому знали репертуар наизусть, пели в хоре со всеми, нам доверяли читать стихи.

   Приезжали в госпиталь и настоящие артисты. Запомнился такой случай. В Острове часть больных лежала в длинном бараке на двухъярусных деревянных полатях, а в проходе, посередине, приезжие артисты давали концерт. Не молодая, опытная певица с красивым оперным голосом запела известный, популярный до войны, романс "Нищая" на слова Беранже о стоявшей на паперти с протянутой рукой и просящей милостыню актрисе. И вдруг весь барак взвыл, стал стучать костылями, руками, чем мог, и возмущённо кричать: "Зачем вы поёте нам такие песни, завтра мы тоже, может, встанем, как она"! Певица расплакалась и убежала из барака. Я стоял потрясённый, впервые задумавшись о будущем этих безруких, безногих, слепых, обожженных солдат войны. Никогда больше я не видел такого провала на театральных подмостках. Произведение и музыка замечательные, исполнение профессиональное, голос изумительный - и такой взрыв негодования! Поучительный факт.

   Выздоравливающие раненые в силу возможностей трудились в столярных, слесарных мастерских, в гараже. Меня научили резать жесть, строгать доски, сбивать ящики. Один из умельцев смастерил мне маленький деревянно-фанерный чемоданчик, выкрасил черной масляной краской, приделал ручку из брючного ремня, железную петлю, чтобы запирать на висячий замок. В чемоданчик я складывал свои носильные вещи, книги, солдатскую мыльницу, альбом с марками, чистые листы бумаги. С бумагой было туго, даже в школе приходилось писать на оборотной стороне бухгалтерских отчетов, актов, между строк газет. Поэтому чистые листы, самодельные блокноты, подобранные в брошенных домах, представлялись мне большой ценностью и хранились под замком. Уважение к бумаге и любовь к письму сохранились у меня навсегда. Позднее в чемоданчике хранились открытки, царские, немецкие, прибалтийские, польские, чешские боны, которые я стал коллекционировать. Спрятаны там были от родительских глаз немецкий штык - кинжал и полная пороха Отечественной войны ружейная масленка, которые я, дрожа от страха (холодное оружие!), провёз через КПП Белорусского вокзала в ноябре 1944 года, когда ехал на учёбу в Москву, к тете Тире. С этим чемоданчиком начиналась моя студенческая жизнь в общежитиях. Хранится он и сейчас, заполненный газетными вырезками, дневниками.

   В Порхове сразу после освобождения города от немецких оккупантов открылась школа. Дети (и я с ними) начали и кончили к маю изучать программу первой четверти. Поэтому экзамены, впервые введенные в 4 классе в 1944 году, я сдал на отлично неприлично легко. Перед каждым экзаменом ребята собирались за надворным туалетным строением выкурить папиросу. Впоследствии это стало моим традиционным ритуалом, хотя в другое время я не курил лет до 25-и. Впрочем, в институте я иногда "форсил" перед однокашниками появившимися в то время сигаретами с фильтром "Краснопресненские", "Белка".

   В городе, над рекой возвышалось многоэтажное красного кирпича здание, где в оккупацию разместились немцы, и на первом этаже устроили кинотеатр. Партизаны взорвали кинотеатр, рухнула вместе с фашистами половина дома. В оставшуюся половину после освобождения города люди вселяться боялись, и только мы, ребята, бродили по пустынным этажам. Однажды неожиданно мы встретили в доме мужчину, который от нас скрылся, а в пустых комнатах мы обнаружили антисоветские листовки на розовой бумаге. Текст не помню, но на картинке похожий на Бармалея Сталин огромной лопатой бросал в огонь войны полки солдат. Решив, что видели диверсанта, мы кинулись ловить мужчину, обежали все комнаты этажей, но он как в землю провалился.

   В необитаемом подвале этого дома мы устроили свой склад трофейного оружия. Притащили найденные толовые шашки, бикфордов шнур, бинокль, раскладной немецкий автомат-шмайсер, рожки с патронами, гранаты, пистолет ТТ, которому радовались больше всего, ракетницу, что-то ещё. К счастью, наш тайник довольно быстро обнаружил замполит госпиталя, а то бы беды не избежать. Старшим ребятам здорово влетело вплоть до угрозы отчислением. Больше мы к оружию не прикасались