Наконец-то! - 3

Он родился в 1875 году в Опочне, в еврейской семье, о которой, к сожалению, мне почти ничего не известно. У него было много братьев и сестер. Как их звали? Эдзя — самая младшая. Хеля, внучка которой Крыся Вассерман, — ныне хранительница музея в Вашингтоне. Михал. Олесь. Самуэль, уехавший в Америку. Генрик молодым парнишкой отправился мир и там затерялся. Кто еще?

Отец Якуба Элиас был в Радоме владельцем книжного и антикварного магазина, отсюда, видимо, у сына интеллектуальные пристрастия и любовь к книгам. Но если учесть, что у нас мало говорили о семье деда и много — о семье бабушки, я склонна допустить, что этих Мортковичей немного стеснялись. Видимо, те находились на более низком уровне общественной иерархии. Когда Якуб открыл собственное издательство, он вызвал отца в Варшаву и дал ему работу в своем книжном магазине. Но в задней его части, в конторе, а не у всех на виду. Чтоб не общался с клиентами. Моя мать с детства помнила седого, кроткого старичка с черными слезящимися глазами, сидящего над счетами где-то сбоку пульсирующей жизни. Но ни слова не посвятила ему в своей исчерпывающей книге по истории издательств «Под знаком колоска». Почему? Не будь Марианны Млекицкой, которая защитила докторскую диссертацию о Якубе Мортковиче, я бы понятия не имела, что мой дед из Опочна и что его отец тоже занимался книжным делом.

Что тут скрывать, среди ассимилирующихся евреев огромную роль играли амбиции, касавшиеся того или иного уровня полонизации. Когда родители своим видом, языком и религиозными обычаями напоминают среду, от которой с таким драматизмом отказывались дети, любовь и семейная привязанность подвергаются серьезным испытаниям.

Сегодня трудно представить, сколь болезненным был этот процесс расправы со своими корнями. Сколько надо было стерпеть унижений на пути полонизации! А сколько в этом восхождении на вершину скользкой, точно лед, горы понести потерь, совершая недопустимое в отношении тех, с кем порывали! Какую проявлять нетерпимость! И какие должны были там роиться комплексы, предвзятости, сожаления! Интересно, сколько ступеней на этой воображаемой социальной лестнице отделяло говорившего еще с еврейским акцентом Элиаса Мортковича, спрятанного подальше от людских глаз в конторе, от Юлиана Тувима — поэта, уже совершенно «одомашнившегося в польской отчизне», твердым шагом ступавшего в окружении влюбленных в него поклонниц к «синему кабинету» Якуба Мортковича, чтобы обсудить книжное оформление «Танцующего Сократа»?

Сестра моего деда — славная, лучистая Эдзя, которую я прекрасно помню, поднялась, видимо, выше отца по этой лестнице. По профессии зубной врач, она, похоже, работать захотела именно в фирме брата. Пухленькая, розовощекая и всегда улыбающаяся, она обслуживала клиентов за прилавком. В 1939 году она поехала в Америку к брату Самуэлю. Останься она в Польше, погибла бы, как и проживавшие тогда в Лодзи ее сестра и братья: Хеля, Михал, Олесь…

Но то, чему суждено случиться, еще далеко. И панна Янина ведет с молодым банковским служащим изысканные разговоры об искусстве и жизненных идеалах. О любовных признаниях пока и речи нет. Да к тому же он слишком застенчив, а ей еще хочется продлить удовольствие и пожить в воображении сентиментальными письмами к поэту из Кракова. Из чувственного усыпления ее выведет шок, подобный, наверное, тому, который нам всем пришлось пережить спустя восемьдесять с лишним лет[1].