Война - 12

   Вот и весна 1945 года. С фронта приходят радостные вести. Но многим эти вести не приносят радости, а приносят горе. У нашей учительницы Нины Ивановны пришел с фронта муж Петр Мефодьевич. Он был комиссован по причине контузии под Сталинградом. Он взялся преподавать двум классам, т.е. Разделили учеников по два класса на одного учителя. Но я не попал к нему и мне повезло. Он безжалостно лупил учеников, был очень психованный, вероятно сказалась контузия. Да и многие дети были разболтанные, переростки сидели в одном классе по два и даже по три года. На него никто не обижался, наверное, так было нужно! А некоторые матери даже хвалили его и говорили про своего дитяти: "Так ему оболтусу надо! Совсем от рук отбился!"

   Старики в деревне, что по возрасту были не востребованы для фронта и для трудовой армии, с пацанами и вообще с молодежью вели себя строго. Попробуй не поздоровайся со старым человеком, да и не приподними шапку -- будет тут же внушение матери за хамское поведение отрока. А от матери в зависимости от характера, темперамента и настроения в лучшем случае - оплеуха, а в худшем - порка. Но порка обычно проводилась если с пристрастием то по "нескольким статьям обвинения", т.е. за накопившихся нескольких грехов. Я тоже не был исключением. Как-то летом, уже не помню за что (есть человек - есть проблема), мать решила мне организовать хорошую порку. Она как-то днем заходит домой, я по ее виду определил, что сейчас будет что-то неординарное. Я на всякий случай пододвинулся на скамье ближе к окну. Мать тем временем, закрыла двери на крючок и протянула руку за куском чересседельника, он изготовлен из свиной кожи, значит, был тяжелый. Но я тоже готовился к экзекуции - открыл оконные створки и только она с ремнем наперевес пошла на меня в атаку - ласточкой выпорхнул в окно, а там ищи ветра в поле! А бегал я быстрее всех пацанов. Мать в окно, высунувшись, кричала: "Шурка, вернись!", и еще какие-то угрозы неслись мне вслед, что только добавляло мне прыти.

   Мама купила мне трофейные, кованные железом, тяжелые и не по размеру большие ботинки. Они мне однажды чуть не стоили порки. Как-то за какую-то провинность мать решила меня примерно наказать. Но дома она меня не выловила, я выскочил на улицу и побежал на пригорок к лесу. Мать за мной. Она знала, что в этих тяжелых ботинках я от нее далеко не смоюсь. Но на самом высоком месте пригорка, где был колодец и баня, недалеко от них на опушке леса росла старая сосна. Она была самка, и мы кормились от нее крупянками (завязи шишек). Я часто сидел в ее кроне - с нее было видно далеко, все излучины Тобола, луга, деревни, в которых я еще не был и мечтал побывать. И вот я устремился к той сосне-спасительнице. Я из всех остаток сил подпрыгнул, ухватился за нижний, знакомый мне сучок, а там, как говорится, "было дело техники". Техникой лазанья по деревьям я обладал не хуже обезьяны. А мать тем временем, приблизившись к сосне, тихо опустилась под нею и, закрыв лицо руками, от какой-то безысходности также тихо заплакала. У меня так защемило в груди от жалости к ней, что я спустился с сосны и сел рядом с ней. Она обхватила мою голову руками, прижала к своей теплой груди. Мы так долго сидели с ней, в таком положении и тихо оба плакали. Вероятно, мысли наши были одинаково горькие о нашем житье и о пропавшем без вести отце.

   Вот и пришел долгожданный день - победа! В этот яркий солнечный день раздался радостный крик - победа! Он как набат прозвучал по всей деревне. Все люди, а это в основном женщины, инвалиды-калеки, старики и, конечно, мы - пацаны, высыпали на улицу. Кричали, поздравляли с победой, и многие плакали. Даже собаки громко лаяли и мычали коровы от этого переполоха. У многих еще теплились надежда о возвращении из этой проклятой Германии своих близких.