Годы войны - 7

После присоединения в 1940 году Эстонии, Латвии и Литвы все бывшие офицеры армий этих стран получили соответствующий ранг в Красной армии. Бывали случаи, с генералами в частности, что за ними сохраняли их собственные балтийские части. Такое положение продолжалось, однако, недолго: стали распространяться слухи об измене и дезертирстве некоторых из этих офицеров. Несомненно, немцам удалось организовать Пятую колонну в Прибалтике: это подтверждается хотя бы тем, что снайперы в Риге из окон стреляли по красноармейцам во время немецкого наступления, и тем, что на ключевых позициях, таких, как радиостанция, сидели нацисты.

Вскоре после начала войны офицеры-прибалтийцы были срочно вызваны в Москву. Те из них, кто был в контакте с немцами, немедленно ушли в подполье, остальные повиновались приказу без колебаний. В числе последних был генерал артиллерии эстонец Бреде. Бреде в свое время окончил Сорбонну, прекрасно знал несколько европейских языков, был политически очень развитым человеком. Он служил еще в царской армии, а потом принял участие в создании независимого эстонского государства. Позднее занимал высокие посты в эстонском правительстве, поддерживая либеральную партию генерала Лайдонера.

Здесь я должен упомянуть, для большей ясности, что в 1924 году в Эстонии была предпринята попытка коммунистического переворота во главе с Яаном Анвельтом. В Коминтерне был выработан план, по которому в определенный момент, ночью, должны были быть захвачены ключевые стратегические пункты страны и провозглашено объединение Эстонии с Советской Россией. Однако эстонская контрразведка сумела обнаружить заговор, помешать его осуществлению и захватить руководителей. Часть их была расстреляна, другая — приговорена к длительному сроку, а некоторым, в том числе Анвельту, удалось бежать в СССР.

Я познакомился с Анвельтом в феврале 1925 года. Тогда оба мы принимали участие в работе расширенного пленума Исполкома Коминтерна. Анвельта поселили в мою комнату, в гостинице «Люкс», где в то время размещали членов иностранных делегаций Коминтерна. У Анвельта на голове была повязка — его ранили в ходе уличных боев в Таллине. В тот период мы обсуждали вопросы как теоретического, так и практического характера, касавшиеся коммунистического движения. Анвельт был очень образованным человеком, прочитал уйму марксистской литературы, но догматиком не стал. Он сказал мне, что коммунистам в Эстонии была обещана помощь из Советского Союза. Его заверили, что в районе Ленинграда сконцентрированы советские войска, которые войдут в Таллин, как только там будет объявлено о сформировании советского правительства. Казалось странным встретиться, через 16 лет, как раз с теми эстонцами, против которых в 1924 году было направлено возглавлявшееся Анвельтом восстание. Сам Анвельт, разумеется, погиб во время чисток.

В 1940 году, когда Эстония вошла в состав СССР, офицеры и генералы, включая Бреде, заявили о своей полной лояльности советской власти. Поэтому, когда в июне 1941 года их вызвали в Москву, значительная часть офицерского корпуса (примерно 250 эстонцев, 400 латышей и 400 литовцев) прибыла туда якобы для переподготовки. В Москве эти офицеры были немедленно разоружены, арестованы и отправлены в Сибирь по железной дороге, оттуда пароходом по Енисею в Норильск, где им сообщили, что их будут судить. Офицеры были возмущены.

Некоторые писали в Военный Совет, снова заявляя о своей полной лояльности и выражая готовность продолжать службу в любых частях. На эти протесты не обратили ни малейшего внимания.

Несколько прибалтийских офицеров попали в тот же каземат, что и я. НКВД предпочел бы держать их подальше от посторонних взглядов, но внутренние тюрьмы в лагере были так переполнены, что это оказалось невозможным. Так что трагедия этих офицеров разыгрывалась на наших глазах.

Некоторые из них до конца надеялись, что за них вступятся из-за границы. Мы даже в лагере слышали об Атлантической Хартии, подписанной не только Рузвельтом и Черчиллем, но и Сталиным. Нас заверяли, что мир, наконец, будет избавлен от страха и невзгод. У кое-кого из офицеров имелись родственники в Америке и Англии, с которыми они пытались как-то связаться, но безуспешно. Люди были в отчаянии. Каждые две недели из нашей камеры уводили на расстрел группу офицеров. Их выводили по одному, и «суд» происходил тут же, в тюремном переходе. Сотрудник НКВД при этом зачитывал обвинительный акт и те статьи, по которым они судились.

Офицеров обвиняли либо в связях с пятой колонной, либо в антисоветской агитации, либо в преступлениях, якобы совершенных ими в далеком прошлом. Бреде, например, и некоторых других эстонских офицеров в том, что они участвовали в подавлении коммунистического восстания в 1924 году, то есть почти двадцать лет назад. Офицерам давали возможность в течение пяти-десяти минут выступить в собственную защиту, затем их приговаривали к расстрелу, а после утверждения приговора Москвой, что обычно происходило быстро, расстреливали. Так было расстреляно не менее 400 офицеров, начиная с самого генерала Бреде и кончая молодыми лейтенантами. Вынося смертные приговоры, мало считались с политическими взглядами прибалтийских офицеров. Бреде, например, который был либералом и антифашистом, расстреляли, а его близкого друга, получившего «только» восемь лет, в конце концов освободили, и он вернулся в Таллин, где его поставили на ответственную работу. Похоже, что имелся приказ расстрелять точно определенное число офицеров-прибалтийцев. И когда подошли к заданной цифре прекратили и ликвидацию. Это уничтожение произвело в лагере жуткое впечатление.

Наблюдая за оставшимися в живых прибалтийцами, мне удалось уловить и некоторые характерные национальные черты, отличавшие их друг от друга. Литовцы в большинстве своем не знали русского языка и были настроены в духе самого крайнего национализма. В то же время они довольно хорошо приспособились к условиям лагеря, организовали свои собственные рабочие бригады и, работая очень добросовестно, даже в труднейших условиях добивались перевыполнения норм. В основном они происходили из довольно богатых крестьянских семей, окончили среднюю школу, а затем были призваны в литовскую армию. Было среди них и несколько очень интеллигентных людей.

Латышей было две группы. Одни вели себя, в общем, так же, как и литовцы. Другие постоянно писали протесты и жалобы, обвиняя органы безопасности в нарушении их собственных, то есть советских, законов. Эти отказывались говорить по-русски.

Что касается эстонцев, то они, по-видимому, пришли к выводу, что поскольку независимая Эстония больше не существует, не имеет смысла и их собственная жизнь. Они отказывались работать, объявляли голодовки, кончали жизнь самоубийством в одиночку и даже совершали жуткие групповые самоубийства. По прошествии нескольких лет только очень немногие из них остались в живых.

Однако расправа с прибалтийскими народами не ограничилась только уничтожением их офицерских корпусов. В месяцы, предшествовавшие нацистскому вторжению, из Прибалтики в Сибирь были сосланы сотни тысяч гражданских лиц, многие из которых там и погибли.

После смерти Сталина большинство оставшихся в живых представителей прибалтийской интеллигенции, члены парламентов, журналисты, писатели и даже те, кто участвовал в политической жизни своих стран и выступал с антисоветскими заявлениями, были освобождены и получили возможность вернуться домой. В 1956 году, когда меня освободили, в Сибири оставались еще некоторые граждане прибалтийских стран, но, видимо, и им разрешили вернуться в 1957-58 годах.