Меньшевики - 2

Помню, какое впечатление произвел на меня широкий круг знакомств Понтовича. Он был знаком чуть ли не со всеми поэтами, писателями, актерами, композиторами своего поколения. От Понтовича я узнал любопытные истории, показавшие мне двойственность отношения людей к советскому строю. Понтович близко знал также многих видных ученых, особенно в области юриспруденции.

Свою должность в ЦИКе он получил через А. С. Енукидзе. В то время, когда публиковались подробности дела Енукидзе, я уже был в лагере. Поэтому Понтович рассказал об этом деле много для меня нового и интересного. Как и большинство других видных деятелей ЦИКа, Енукидзе пострадал в первую очередь из-за враждебности к нему со стороны верхушки НКВД. Благодаря дружбе со Сталиным Енукидзе смог принять на работу в ЦИК довольно большое количество «спецов», в их числе бывших дворян, а также членов таких антибольшевистских партий, как кадеты, эсеры, меньшевики. Даже и в 1935 году он продолжал держаться за этих людей, хотя в большинстве других государственных учреждений всех «бывших» уже давно «вычистили». К несчастью, возник конфликт в отношениях между Енукидзе и Сталиным. Енукидзе считался специалистом по истории большевистского движения в Грузии. Как-то Енукидзе сделал несколько не особенно лестных замечаний о роли Сталина в этом движении, роли, которую, как утверждал Енукидзе, Берия затем сильно преувеличил в своей книге на ту же тему. Енукидзе подкрепил свое утверждение несколькими конкретными эпизодами из прошлого Сталина. В результате, инкриминирующие материалы, собранные против Енукидзе по инициативе Сталина, были представлены на рассмотрение непосредственно ЦК партии. Причем Сталин использовал этот прием для того, чтобы снять с себя личную ответственность за устранение Енукидзе.

Решение об удалении Енукидзе в свою очередь послужило для НКВД сигналом к «очистке» его аппарата от всех «бывших людей». При этом, как считал Понтович, дела их даже не рассматривались индивидуально: было просто решено отправить их в ссылку или на поселение, или же дать им небольшие лагерные сроки. Позже СПО занялся несколькими индивидуальными «делами», следствием чего и было пребывание самого Понтовича в Бутырской тюрьме в тот период, о котором идет речь. Понтович обвинялся в связях с меньшевистским подпольем, в антисоветской пропаганде, а также в том, что, видимо, существовала какая-то скрытая цель его назначения «группой Енукидзе» в аппарат ЦИКа.

В течение тех шести месяцев, которые мы провели в одной камере, я вел с Понтовичем долгие беседы на самые разнообразные темы. Понтович считал, что приход к власти в России большевиков был национальной катастрофой. Он утверждал, что это стало возможным только потому, что Россия была отсталой страной, не имевшей зрелого рабочего класса. Что же касается рабочего класса западных стран, то, по мнению Понтовича, в этих странах рабочий класс оставался на меньшевистских позициях. России, считал Понтович, следовало в первую очередь догнать Запад в экономическом отношении. А этого, по его мнению, можно было добиться либо влившись в мировую экономическую систему, либо проводя в условиях большевистского режима независимую экономическую политику быстрейшего развития народного хозяйства.

Сталин, объяснял мой собеседник, понял необходимость крайних мер для сохранения за Россией роли великой державы. Меры эти, хотя и были невыразимо жестокими, все же вели к индустриализации, после чего, по мнению Понтовича, и должна была начаться «нормальная» классовая борьба. А тогда уже «зрелый» пролетариат признал бы окончательную правоту русского меньшевизма. Борьбу в партии в то время Понтович расценивал как схватку между «фашиствующими большевиками» и «либеральными большевиками». Понтович полагал, что в конце концов здравый смысл победит и русский народ положит конец диктатуре.

Летом 1937 года началось следствие по «делу» Понтовича. Его стали вызывать на допросы. Было это непосредственно после ликвидации Тухачевского, когда началось массовое физическое уничтожение потенциальных противников сталинского режима. Понтовичу предъявили дополнительные обвинения, и он был переведен в спецтюрьму. После этого я больше о нем ни разу ничего не слышал, ни в заключении, ни после моего освобождения и реабилитации (в 1956 году). Я напомню о Понтовиче еще раз в начале восьмой главы.