Поезда еще курсировали не по расписанию. От Севастополя до Москвы наш поезд шел 8 суток и остановился на товарной станции у Рогожской заставы. Я нанял ломового извозчика. По булыжным мостовым ехать было очень трудно. Я беспокоился за свою спутницу, которая все время вскрикивала от тряски. Московские улицы показались мне жалкими — дома были запущены и не отремонтированы.
Двухэтажный деревянный домик Музиль был на Садовой — Каретной. Когда мы подъехали, нас никто не встретил: дочери Варвара и Елена не знали о дне и часе приезда матери. Я стал вносить её вещи через черный ход, минуя палисадник. Дома была одна из жилиц нижнего этажа — приветливая, молодая блондинка. Она оказалась племянницей знаменитого генерала Брусилова. Её сестра была на работе, брат в школе. Поздоровавшись с бывшей хозяйкой, она сказала:
— Вот комната, которую отстояла для вас Варвара Николаевна.
Обращаясь ко мне, она утешила меня:
— Хотя для вас комнаты не найдется, но на ночь вы будете располагаться в коридоре. Для тепла мы будем вас завертывать в толстый ковер. А днем вы вероятно будете заняты поисками работы и постоянного уголка для жительства.
Она побежала к артистке Рыжовой — сообщить о приезде матери. Телефон в доме Музиль тогда не работал. Прибежавшая артистка со слезами бросилась в объятия матери, с которой не виделась больше трех лет. Меня она горячо поблагодарила и пригласила к столу.
Кушанья она принесла с собою. Начались воспоминания, все время прерываемые слезами.
Вечером вернулись остальные Брусиловы и пригласили меня к чаю. Вместо сахара были беленькие сахаринные таблетки. Брусиловы почувствовали симпатию ко мне, я — к ним. Разговаривая, мы много смеялись. На ночь меня, действительно закутали в толстый, почти негнущийся ковер в длинном, узком коридоре. Завертывая, хохотали:
— При всем желании замерзнуть — не сможете: ковер в палец толщиной.
Перед сном я думал о том, что судьба свела меня со знаменитостями: Музиль, Рыжовой, родственниками прославленного генерала. А что-то будет дальше? На другой день артистка мне принесла контрамарку на пьесу: «Сестры Кедровы», шедшую в «Малом театре». До вечера я пошел побродить по улицам Москвы. Я решил, что счастье мне улыбнется с афиш и объявлений, во множестве расклеенных по заборам и специальным щитам для рекламы. В ближайшем отделе народного образования мне холодно сказали, что ни учителя для школ, ни воспитатели для приютов пока не требуются.
На базаре, неподалеку от Садовой-Каретной я купил три малюсеньких пирожка с морковью. Они показались мне верхом лакомства. Утром у Брусиловых я постеснялся есть много хлеба с маслом, сказав, что не страдаю большим аппетитом. Это не соответствовало действительности, но я с первого дня московской жизни, пока вишу в воздухе, решил ограничивать свои аппетиты, желания и мечты. Это были первые дни НЭПа, введенного по распоряжению Ленина. Уже открылось много нарядных булочных, дразнивших ароматами сдобы. В витринах был выставлен разрезанный белоснежный хлеб с изюмом. При созерцании этих деликатесов темнело в глазах, кружилась голова и во рту скоплялся излишек слюны. Думалось: «Неужели есть люди, которые едят такой хлеб досыта?» Душа жила идеалом: «Когда мои дела поправятся, не буду отказывать себе в таком хлебе».
Объявления и афиши в этот день ничем меня не порадовали. Когда я вернулся на Садовую-Каретную, Варвара Петровна ласково пожурила меня:
— Нельзя столько часов фланировать по столице. Вы же голодный, как волк. Варюша принесла обед и на вашу долю. Покушайте и собирайтесь в театр.
Доброта и ласковость старушки согрели мою душу и окрылили её. Какое это счастье — быть сытым!
Костюм у меня был неважный: он лоснился от старости. Я сказал об этом Варваре Петровне. Она успокоила меня:
— Теперь на это не смотрят: не прежнее время. Пусть это не смущает вас. Почему люди идут в театр в в любой одежде? Потому что любят театральные представления.
Свободное копирование
