Детство и юность... - 16

Недавно в Государственном Совете поднят был графом Алексеем Бобринским[1] неожиданный поход против обременения юношей чрезмерными требованиями в гимназиях. Если это обременение и существует, то только потому, что преподаватели не умеют отличить нужного от ненужного. Среднее образование должно познакомить с элементами общечеловеческой культуры и дать оканчивающему свое обучение возможность продолжать его впоследствии, указав ему метод и наделив его средством к чтению древних источников и иностранных книг. Последнее — тем более, что русская научная литература еще бедна и страдает избытком плохо переведенных курсов и учебников.

Рассуждать, как это делал гр[аф] Бобринский, о том, что загружают голову ребенка геометрическими теоремами, алгебраическими формулами или грамматическими правилами — то же, что отказываться от мысли сделать из них образованных людей, владеющих хорошо русской речью, способных прочесть в подлиннике Фукидида и Тацита и продолжить независимо от учителя изучение точных наук. Силу европейского образования, все равно, идет ли речь о Франции, Англии или Германии, составляет, главным образом, средняя школа.

В Англии, как я покажу это впоследствии, лекционная система играет сравнительно слабую роль. Во Франции более читаются конференции[2], нежели курсы. Но и в Англии, и во Франции, как и в Германии, классическое образование предполагает необходимое ознакомление с культурой древности и чтение в подлиннике авторов, а реальное знакомство с основными законами физики и химии в такой же мере, как и с математикой, включая в нее, как мы видим, по крайней мере, во Франции, и великое открытие Декарта, и Лейбница.

Когда русские, окончившие на родине даже реальную гимназию, попадают на лекции парижских профессоров математики, они поставлены в необходимость, прежде чем понять излагаемое, посвятить ряд месяцев на обстоятельное усвоение геометрии и алгебры, которая преподавалась лишь в упрощенном виде. А сколько месяцев затрачивается на то, чтобы понимать самого лектора, хотя в гимназии и отводится ряд часов на занятия французским и немецким языками. Я слышал от людей, ближе меня стоящих к средней школе, что со времен ген[ерала] Ванновского, освободившего детей от греческой грамматики, гимназическое образование ни на волос не подвинулось вперед.

За исключением столиц и, может быть, нескольких университетских городов, где не трудно найти подходящих учителей в нужном числе, преподавание по-прежнему носит форму разметки учебников. Как профессор, я еще в бытность мою в Москве и господства так называемого толстовского классицизма[3], счел своим долгом присоединиться к коллективному заявлению университетского Совета, что преподавание отдельных наук затруднено недостаточной подготовкой лиц, выдержавших экзамен зрелости.

В мое время существовал еще некоторый контроль за преподаванием, благодаря присутствию того или другого командированного профессора на выпускном экзамене. Впоследствии и этот контроль отпал.