Детство и юность... - 10

До самого поступления в гимназию я оставался на попечении матери. Как единственного сына, она очень баловала меня и приучила к женской ласке. Во всю мою жизнь я не мог отвыкнуть от нее. Мать моя была не только женщиной умной, но и женщиной со вкусом и талантом. Она недурно рисовала, играла на фортепьяно и пела приятным меццо-сопрано. Она сохранила культ к итальянской оперной музыке, так как в ранней молодости, проведши зиму в Петербурге, имела возможность слышать Рубини, Альбони, Виардо. И впоследствии, живя со мною в Берлине и в Париже, она находила большое удовольствие в посещении опер и концертов. Во время моих первых поездок еще мальчиком за фаницу я в ее обществе посещал картинные галереи Берлина, Дрездена и Мюнхена и мастерские художников. Мы закупали с нею фотографические снимки с наиболее известных картин. Наградой за хорошее поведение, не всегда обычное, служили мне разного рода Мадонны, начиная с Сикстинской Рафаэля и оканчивая мурильевской. Вкус и уменье принять у себя моя мать обнаруживала и в своих светских отношениях. Но особенного пристрастия к поездкам в гости она не имела. Ее сестра, замужем за проф. медицины Рындовским[1], отличалась большой начитанностью.

В ранней молодости, под влиянием брата, офицера генерального штаба, побывавшего в Париже, она стала зачитываться не одними только романами Жорж Санд, страсть к которым перешла и к моей матери, но и сочинениями социалистов. От нее я получил известную книгу Консидерана — ученика Фурье. Ее автора я встречал впоследствии в Париже, уже после его возвращения из Алжира. Редкое сочинение произвело на меня большое впечатление. Надо отметить, что, предоставляя мне большой простор в чтении французских книг, мать очень обеспокоилась тем, когда я однажды, забравшись в ее библиотеку, достал в ней "Русский Вестник" с только что появившейся в нем повестью Тургенева "Отцы и дети". Меня застигли на месте преступления, отобрали книгу, долго стыдили за злоупотребление доверием и взамен, по совету дяди Рындовского, вручили мне "Путешествия" Вышеславцева. Но этой книгой я только прикрывал другой запретный плод — сочинения Писарева, и снова был накрыт. Полились слезы матери, распеканция {Так в тексте.} дяди и холодное упорство неисправимого мальчика. Перебрал я постепенно весь шкаф с французскими книгами. Увлекался и Бюрг-Джаргалем {Имеются в виду романы Гюго: "Бюг Жаргаль" и "Ганс исландец".} и Ганд-Дисландом Виктора Гюго, что не мешало мне также читать с удовольствием детский журнал "Рассвет", романы Вальтер Скотта и Купера. "Квентин Дорвард" и "Последний из могикан" исторгли из меня не одну слезу. Я с меньшим интересом читал рассказы из русской истории бабушки Ишимовой. Карамзина приходилось заучивать наизусть: "Народы дикие любят независимость, народы образованные предпочитают порядок". Нравилось мне у него одно описание царствования Ивана Грозного. Удельная система и родословная князей Рюриковичей интересовала меня весьма слабо. Меня стыдили тем, что по этому вопросу мой дядя — важный сановник в Петербурге — написал целую статью, но я все же не находил никакой прелести в решении вопроса, чьи притязания на киевский престол были основательнее — Ольговичей или Мономаховичей.

Смерть отца вызвала некоторый поворот в моей жизни. Мать испугалась массы неуплаченных долгов, ответственности за личное управление имением. За обедом завели черный хлеб и решили определить сына в гимназию. Но, приехавший помогать сестре разобраться дядюшка Познанский стал рубить вековые дубы на клепку и постепенно выплачивать кредиторам. Тревога оказалась излишней. Денег было более, чем достаточно. Я стал помогать матери в составлении опекунских отчетов и вручать десятирублевки служащим при опеке, чтобы дать ближайший ход делу. Из отчетов я приходил к заключению, что дела мои обстоят далеко не худо. Жизнь вскоре вошла в прежнюю колею, но пережитая тревога все-таки принесла свою пользу. Мальчик взялся за ум и, убедившись на домашнем экзамене, что он полный недоросль, из самолюбия принялся серьезно за учебники. Пригласили учителей из гимназии, пошло изучение латинской грамматики и затверживание наизусть: "os — же — кость — и os — уста — рода среднего всегда". Общему развитию не более содействовало изучение последовательности мхов, лишаев, грибов и водорослей, что носило название ботаники, а камнем преткновения долго служила: "Вера есть уповаемых извещение — вещей обличение невидимых". Но все эти препоны были преодолены, и я принят был с отличием в 5-й класс 3-й Харьковской гимназии.