На короткое время из Рославля приехал к нам учительствовать Николай Николаевич Азанчевский. Это был мужчина громадного роста и большой пьяница. Попьянствовав некоторое время с Егором Андреевичем, он скрылся и больше не возвращался. Вот тогда и явился отставной офицер Владимир Николаевич. Человек широкого кругозора, обстоятельный. знавший помимо привычных школьных наук и рисование. Мы, ребятишки, его полюбили, и школа наша ожила.
Начали учиться по хрестоматии. Владимир Николаевич учил иначе, чем Егор Андреевич. Буквы он называл не «аз». «буки», «веди», а «а», «бэ», «ВЭ».
— В школе — объяснял он,— должно соблюдать порядок: не шуметь, не читать вслух, надо дать возможность сосредоточиться каждому.
Мы читали «Родное слово». «Хрестоматию» Басистова. В них были рассказы, сказки, загадки, описание природы. зверей, птиц, рыб. Все это было живо и понятно, походило на жизнь. До обеда учились чтению, арифметике, географии. а после обеда писали. Списывали с книг, чтобы все было правильно и выглядело красиво, каллиграфически.
Владимир Николаевич следил за каждым учеником, объяснял, что было непонятно. В школе занималось нас человек пятнадцать, мальчиков и девочек. Приходили ребята и из соседних деревень. Со всеми учениками Владимир Николаевич обращался ласково. Учил нас переплетать книги, украшать переплеты картинками и рисунками. Тех, кто любил рисовать, Владимир Николаевич всячески поощрял.
Егор Андреевич и Владимир Николаевич были противоположных мировоззрений.
Егор Андреевич воспитан был по древнеславянской азбуке. Верхом знаний для него был псалтырь, церковное богослужение, пение на разные гласы. В сумке у него хранились «Жития святых», религиозные картинки, иконки, разные сказки: «Еруслан Лазаревич», «Бова-королевич», «Пан Твардовский», «Гуак», «Францель Венциан». Егор Андреевич, хоть и не был больше монахом, сам себе сшил стихарь и на гумне в мякиннике или в пустом сарае устраивал молельни, где по праздникам громко пел и читал священные акафисты. Встречаясь с крестьянами, в особенности с бабами, он делал серьезный вид, и они иногда подходили к нему под благословение.
Владимир Николаевич был человеком светского воспитания. Увлекался чтением романов, признавал танцы и музыку. Сам недурно танцевал. Это уменье он приобрел, обучаясь в кадетском корпусе.
Они часто спорили. Егор Андреевич говорил, что про лисичек и зайчиков писать в книжках не следует, а вот псалтырь знать необходимо: в псалтыре написано много поучительного. Но Владимир Николаевич, разгорячившись, бросал псалтырь в угол. Он мог вступать в спор даже со священником, говорил, что тот совершенно бессмысленно, по-чиновничьи отправляет службу. Это скептическое отношение к церкви зародилось и у нас, учеников Владимира Николаевича.
Владимир Николаевич загадывал нам различные загадки, и мы старались их разгадать. Егор Андреевич этим не занимался.
Оба учителя обыкновенно жили у нас, и их споры продолжались до бесконечности. Сторону Егора Андреевича обычно принимали дядя Устин и дядя Андрей, сторону Владимира Николаевича — мой отец и дядя Захар. Из этих споров не рождалась истина: упрямы были и те и другие. Но до драки дело не доходило.
Зимой наши учителя занимались учебой в деревнях, а летом работали где придется: Егор Андреевич — на пчельне или в поле, а Владимир Николаевич чаще всего в волости, исполнял должность писаря.
Благодаря прочной дружбе с учителями наш двор отличался грамотностью, и когда заводился спор у крестьян с помещиками о землевладении, крестьяне приходили к нам и учителя помогали разобраться.
Владимир Николаевич заставлял нас переплетать книги. Глядя на нас, коненковских подростков, он подбадривал нас тут же сочиненной прибауткой:
Мика, Грика и Сергей,
Переплетай книги бодрей!
И вообще наш двор выделялся. У нас всегда можно было найти что-нибудь интересное. Например, редкостные для деревни газеты и журналы. Их доставали у помещиков, к которым дядя Андрей был вхож по своим коммерческим делам.
Свободное копирование
