Магазин "Гастроном"

 Магазин «Гастроном», в котором сейчас (пр-т Жукова, д. 27, 2011 г.) продают «Шины и диски», в пору моего детства, представлял обычный продуктовый магазин. Вход был посередине фасада, внутри – старинная планировка с прилавками по стенам и двумя кассами в центре зала. Кассы были оформлены в дубовых киосках с большими прозрачными стеклами. Я плохо помню внутренности «Гастронома». Видимо меня там ничего не интересовало, вот оно и не отложилось в моей памяти. Много ли было продуктов, какие они были – ничего не помню. Запомнилось только, что в кассу была очередь, а зал – практически пустой и у прилавков тоже мало народа. Еще помню, что в то время в продуктовых магазинах не было хлеба. Хлеб был только в хлебных, поэтому мне запомнилось, что сначала мы с матерью ходили в булочную на Мневники, а на обратном пути заходили в «Гастроном».

После 1970 года в Москве все магазины стали на западный образец преобразовываться в универсамы, как их тогда называли «без продавца». Агония умирающего советского государства проявлялась во всем, а в торговле – особенно. Торговать было нечем, продавцы бездельничали почти всю смену, поэтому было решено их количество подсократить. И наш «Гастроном» был перестроен – парадный вход (прямо по Булгакову) был заколочен. А справа, в бывшем лестничном проеме был сделан вход, как положено – по-советски – гадко. Потому что, входя в магазин, ты попадал в квадратный зал из которого налево вели два проема – один для тех, кто входил, другой – для тех, кто выходил. Следовательно, войдя в зал, надо было резко повернуть влево, чтобы войти в магазин. Но! Просто так в советский магазин войти было нельзя! Прямо за проемом начинался прилавок, где покупатели были обязаны сдавать свои сумки, чтобы входить в торговый зал с универсамовскими корзинками.

Все было сделано как можно хуже для покупателей, чтобы простой советский человек постоянно, в торговле, чувствовал себя униженным и оскорбленным. Сумок не хватало и дюжая тетка с жопой 60-го размера перегораживала вход в магазин, вызывая давку и толкотню. Кому удавалось в конце очереди схватить пустую сумку и он лез через толпу, наступая всем на ноги, толкая всех в животы и спины, под громкую ругань отпихиваемых. Но это было еще не все – прежде чем попасть в эту очередь надо было сдать свою сумку. А там стояла бабушка лет ста с лишним, которая еле-еле двигалась, почти ничего не видела и никуда никогда не спешила. Прилавок был длинный, даже очень, ей со всех сторон совали сумки и она, как факир, брала ту, которая ей больше всего понравилась. Некоторые люди долгое время не могли сдать свои сумки, ругались, скандалили, но на бабушку это не действовало. Тяжелые сумки она не принимала (а я не подниму!), когда покупатель говорил, что может сам поставить сумку на полку, то она отвечала, что входить посторонним за прилавок запрещено. И вот такая карусель творилась с утра до ночи. Но, такое было только в выходные дни, когда голодные советские люди бродили по городу в поисках продуктов.

В будни, когда в магазин ходил я, было намного более спокойно. Но лужа грязи перед дверями просыхала только жарким летом. Зимой, осенью и весной она была. В моей памяти достаточно четко отпечаталась черная каша под ногами, в которой плавали обрывки картонных коробок, газет, которые клали для того, чтобы впитывать воду. Иногда выходила уборщица и огромным совком вычерпывала воду в ведро. Но, почему то, грязь тут же появлялась снова. То ли город был такой грязный, то ли убирать надо было чаще – не знаю, не ведаю. Примечательно, что уборщица всегда убирала в тот момент, когда мимо шло много народа. Она не могла выждать удобный, свободный, момент. Своей шваброй она брызгала грязью на брюки, юбки, шубы, кричала – разойдись, отойди, не мешай работать, чувствуя себя верховным главнокомандующим и, естественно, больше гадила, чем помогала.

Помню, работала в «Гастрономе» одна не очень старая, но испитая невысокая очень худая женщина, вечно пьяная и курящая, закутанная в черный халат. Так мы с пацанами специально ходили посмотреть, как она выплескивает грязь из магазина. Зрелище было очень интересное. Она отходила к стене, противоположной дверям. Ставила на пол свою пустую (имеется в виду без тряпки) деревянную швабру и начинала разбег. Когда швабра входила в лужу, то влево и вправо летели брызги, через саму швабру перекатывался целый вал грязи под ноги уборщице, ноги ее начинали скользить, разбрызгивая еще больше грязи по сторонам, но она старалась не сбавлять ход, сдвигая волну грязи к дверям, которые были вечно открыты. И выпихивала черные потоки на улицу. Труднее всего было тем, кто подходил к дверям магазина, они же не знали, какое их ждет западло. Очень многих она обливала грязью, а, если они начинали роптать, то еще и матерной руганью.

В самом магазине царила та же самая грязь. Мне запомнились черные грязевые дорожки вдоль прилавков, которые никто не убирал. Прилавки были пустоваты. За таким продуктом, как глазированные сырки, которые я любил, выстраивалась очередь. Очередь не для того, чтобы купить, а для того, чтобы дождаться, когда их привезут. Они стояли где-нибудь с краешку и, как только, коробку с сырками выносили в зал, кидались к ней. Тут же находилась какая-нибудь пожилая женщина, которая кричала что-нибудь такое, типа: «По три сырка в руки! Товарищ продавец! Проследите!» Начинался гвалт, суматоха, люди толкали друг друга, выхватывали эти сырки друг у друга и быстро убегали к кассе, чтобы их не догнали. Иногда продавщица, желая показать себя хозяином положения, отталкивала стоящих от коробки и начинала каждому выдавать сырки. По столько штук, по сколько ей захочется – иногда по три, иногда по пять – смотря сколько было сырков и сколько народа. Вот так действовала социалистическая система распределения.

Гибла страна и вместе с ней погибал наш «Гастроном». С каждым годом все больше пустели прилавки и все больше грязи становилось в нем. К 1974 году половину магазина отгородили за ненадобностью. Что там было – не знаю, помно что только торговый зал стал совсем куцый. И большую часть площади занимал рыбный прилавок, всегда залитый рассолом, вонючий как дохлая кошка, он вызывал у меня рвотный эффект и я старался пробежать мимо него как можно быстрее к молочному прилавку. Хотя прилавком это трудно было назвать. Молочный отдел представлял собою угол перед самым выходом из магазина, где прямо на полу стояли ящики или потом уже проволочные корзины с бутылками. Ужас какие были тяжелые молочные бутылки. Я так любил кефир, но покупал его очень редко, поскольку надо было таскать такую тяжесть. Бутылки закупоривались крышечками из фольги, и по цвету крышки можно было определить содержимое. Фиолетовый соответствовал ацидофилину, зеленый – кефиру, розовый – ряженке, зеленый с полосочками – нежирному кефиру. К сожалению крышечки эти почти не держались на бутылках, бутылку нельзя было наклонять – тогда бы все вытекло. К тому же через смятую или пробитую крышку в бутылку проникала вся грязь со всех дорог и складов. Но что ж – такое гавно приходилось есть – другого не было. Иногда бутылки падали и по полу разливалась целая молочная река. Эти лужи никто практически не убирал и приходилась ботинками шлепать по молоку. Но страшнее бутылок были пакеты, особенно старинные американские «тетрапак» в виде пирамиды. Они текли всегда и по всем швам. Если не было бутылок, брали пакеты, хотя знали что он потечет, поэтому взяв его в руки сильно сжимали его, чтобы выяснить с какого края течет больше всего, чтобы этим краем поставить вверх. Некоторые старались потом его завернуть в газету, чтобы не так сильно портить сумку. Как помню «молочные реки» сохранялись до тех пор, пока существовал социализм.

Гораздо больше, чем магазин, мне запомнился прием посуды, который находился в складском помещении за магазином. Слева от входа в магазин, за палаткой «Мороженое» было окошечко с грязной, корявой надписью «Прием стеклопосуды». Место это невозможно было не заметить, ведь около него всегда толпилось столько живописного отребья, одетого в неописуемые лохмотья. Особенно зимой. А какие лица! Заросшие щетиной, немытые, со шрамами, синяками, со спутанными грязными волосами, с дырками во рту от выбитых зубов, они представляли для маленького ребенка живописное и запоминающееся зрелище. Как будто бы отрицательные персонажи всех сказок собрались здесь на шабаш. И ведьмы, и кикиморы, и кащеи бессмертные и вся лесная нечисть. Мне было всегда интересно на них смотреть, но при этом меня никогда не покидало чувство страха. Казалось – вот они повернутся ко мне, и накинутся на меня, и разорвут в клочья. А проход между приемом стеклопосуды и соседним жилым домом был (в те годы) достаточно узким. Поэтому всегда, когда мы с матерью, проходили мимо, я, по старинному поверью, старался не глядеть на этот сброд, в надежде, что, соответственно, они не заметят меня.

Когда я стал старше, классе в третьем-четвертом, мы с ребятами стали сдавать бутылки, чтобы получить кое-какие деньги на мороженое и на табак. В те годы бутылки так просто на улице не валялись. Только иногда можно было найти какую-нибудь пивную бутылку, брошенную честными семьянинами, боящимся идти домой с бутылкой пива (жена убьет). Найти молочную бутылку было еще сложнее. Мы, в основном, сдавали бутылки родителей, ну, и, если повезет, то найдем.

Малу-помалу сдать бутылку становилось все труднее и труднее. То не было тары, то приемщица уходила на несколько дней в запой. То не было денег, чтобы заплатить за сданную бутылку. Ясно, что умирающему советскому государству надо было любой ценой заполучить деньги, хотя бы за бутылку, которых по всей стране.