Таганрогская гимназия - 17

Преподавателей латинского языка было у нас несколько. Будучи еще учеником приготовительного класса, я застал в стенах гимназии длинную, сгорбленную мумию старого-престарого немца Якоби. Преподавал он латынь в одних только старших классах. Из его особенностей памятно мне лишь то, что в одной руке его всегда была большая табакерка, а в другой красный клетчатый носовой платок. Без этих атрибутов он был немыслим. Нос, верхняя губа и грудь всегда были в табаке, и, кроме того, на кончике носа постоянно висела капелька, которую ученики называли кофеем. Нюхал он не щепотками, а водя под носом взад и вперед всею табакеркою. От старости он был рассеян и нередко забывал в классах свою табакерку, чем пользовались для своих шалостей ученики и подсыпали в табак разных примесей. Рассказывали, что будто бы, сделав понюшку с этими примесями, он начинал тщательно осматривать подошвы своих сапог. Но сам я этого не видел и передаю как легенду.

Первым моим учителем латинского языка был Александр Иванович Херасков. Обучал он нас с первого класса всего год или два и затем перевелся. Человек он был добрый и гуманный и сумел поставить себя так, что у него в классе всегда было тихо, хотя он никого не наказывал и никогда не возвышал голоса. Помню такой случай. Во время его урока произошло солнечное затмение, которого все ждали по календарю и по поводу которого гимназисты уже заранее волновались. Когда наступил момент убыли солнечного диска, по всем классам пробежало понятное возбуждение и желание как можно скорее вырваться на волю, чтобы наблюдать явление в заранее запасенные стеклышки. Везде поднялся нетерпеливый шум. У одного только Хераскова в классе было тихо и спокойно. Однажды он по ошибке попал не в тот класс, куда было нужно, а к нам, и поспешно ретировался. Какой-то шалопай-мальчуган свистнул ему вслед. Класс мигом заразился от него и, не отдавая себе отчета, чисто по-мальчишески и прямо-таки сдуру принялся громко свистать и шикать. Это было уже хотя и глупым, но настоящим и непростительным оскорблением, которого другой учитель ни за что не спустил бы с рук и не оставил бы безнаказанным. Но Александр Иванович не поднял из этого истории, а только вернулся и пристыдил нас. Нам стало страшно совестно, и мы всем классом попросили у него прощения. А когда на наш пронзительный свист прилетел кто-то из надзирателей, или, кажется, инспектор, то он первый же успокоил его, сказав с умыслом небрежно: "Пустяки... Дурачатся... Оставьте без внимания..."

От него мы преемственно перешли в руки к замечательной в своем роде личности -- к Александру Федоровичу Дьяконову. Замечателен он был, между прочим, тем, что, прослужив в гимназии чуть не сорок лет, не пропустил ни одного урока. Жил он в собственном доме довольно далеко от гимназии, но его не останавливали ни холод, ни дождь, ни самая возмутительная распутица. За все время он ни разу не захворал и всегда ходил пешком. На извозчике его не видел никогда никто. Ученики звали его за глаза Дяденькой, а за скорую и мелкую походку -- Сороконожкой. До введения классической системы он преподавал законоведение. Служакою он был типичным и примерным и мог, по распоряжению начальства, преподавать без возражений все что угодно: латынь, географию, историю, арифметику и т.д. Сделали его из правоведа латинистом -- он не возражал, возложили на него временно обязанности инспектора -- он повиновался и везде и во всем старался быть исполнительным и аккуратным. Казалось, что если бы начальство поручило ему преподавать китайский язык, то он и тут не противоречил бы, лишь бы только состоялся официальный приказ и ему в руки был бы дан соответствующий учебник. Уживался он со всеми прекрасно и до самой глубокой старости не имел ни одного врага. С учениками даже самых младших классов, которым принято было говорить "ты", обращался вежливо и всегда со словами: "Асын такой-то!" (господин такой-то). Преподавал не мудро, строго придерживаясь учебника и не отступая от буквы его ни на йоту и, как бы хорошо ученик ни отвечал урок, он всегда, уже ставя ему балл, неизменно задавал вопрос: "А слова латинские вы учите?"

В разговорах с учениками он был немногословен и из рамок преподаваемого предмета не выходил никогда, так что мы, ученики, долгое время были убеждены в том, что он, кроме латыни, не знает ровно ничего и даже думает не иначе как только на этом древнем языке. Но однажды он нас всех неожиданно удивил. Ученики 5-го класса, вытащив из физического кабинета два больших параболических зеркала и установив их в разных концах длинного коридора, поместили в фокус одного из них карманные часы, а в фокусе другого старались ухом уловить их тиканье. Но это им не удавалось. Проходивший мимо Александр Федорович заметил вскользь, что опыт не удается потому, что зеркала поставлены неправильно. Кто-то вздумал ему возразить. Тогда он молча установил зеркала как следует и затем неожиданно прочел такую прекрасную лекцию о лучах, что все только рты разинули и невольно подумали: "Ай да Сороконожка! Вот тебе и lupus capram compicatus est {"Волк ест козу" -- из школьной латыни.}... Как ловко физику знает..."

Дожил он до глубокой старости и почти до самой смерти все ходил в гавань на море удить рыбу. Это было его любимое занятие. Года четыре тому назад он еще здравствовал, и когда я, будучи проездом в Таганроге, спросил, жив ли он, то мне ответили: "Дьяконов? Сороконожка? Все еще ходит с удочкой на море бычков ловить..."

Его как учителя помнит целая плеяда поколений. Я буду, вероятно, очень недалек от правды, если скажу, что в самом конце его педагогического поприща его еще захватили внуки самых первых учеников его ранней молодости. А что у него учились и отцы, и их дети -- об этом и говорить нечего. Воспоминания о нем сохранились либо благодарные, либо безразличные. Благодарных, кажется, больше. Но всем без исключения он памятен как добрый человек и как тип.