ГЛАВА XIII.  

Я провожу весь день в уединении. — Вечером является г. Александр и хочет увести меня с собою. — Огорчение Канта. — Он отводит меня в Фонтэн и сам уезжает в ту же ночь. — В нашу квартиру приходят, чтобы меня арестовать. — Ответ старика Форе. — Расположение Магдалины ко мне. Я провожу у них три недели. — Прощание с друзьями. — Я уезжаю в Эшероль

На другой день я удалилась в маленькую гостиную, рядом с моей комнатой, и провела там весь день в полном уединении. Уважая мою скорбь, старик Форе имел деликатность не входить ко мне. Погруженная в глубокую думу, одному Богу известную, я сетовала пред ним о бесполезности моего существования; вокруг меня образовалась страшная пустота и душа моя совсем отрешилась от земли. Со смертью тетушки жизнь потеряла для меня всякий смысл; она была предметом всех моих забот; моя первая мысль, когда я просыпалась, обращалась к ней, также как и последняя в конце дня. Что было делать мне теперь на земле? Без нее все стало для меня пусто; я желала умереть, чтобы быть вместе с ней.

Я не считала часов, не видела ничего вокруг, никакой шум, ничто, казалось, не могло вывести меня из этого глубокого и тягостного раздумья, — когда дверь моя неожиданно отворилась. Вошел старый Форе в сопровождении солдата из революционной стражи, вид которого привел меня в смущение; он сделал повелительный жест, и Форе почтительно удалился, а я осталась с глазу на глаз с старым своим знакомым, Г. Александром. "Как, это вы? — воскликнула я, — а что с отцом?" — Не знаю, где он в настоящую минуту, ответил он; — нас арестовали на границе, потому что заподозрили подлинность наших бумаг. В то время, как пошли за комиссарами, которые должны были их освидетельствовать, отец ваш подкупил человека, сторожившего нас, предложив ему свои часы; тот выпустил нас в окно и мы имели счастье вернуться в Фонтэн после кратковременного отсутствия. Там не заметали моей отлучки, и я снова принялся за свою должность. Отец ваш недавно уехал оттуда один. Бурден отправился в другую сторону, а Шарме остался у себя. Так как меня предупредили, что на меня сделан донос в правление городского округа, то я поспешил засвидетельствовать свой настоящий паспорт в управлении сельского округа прежде, чем донос сделался там известен, чтоб не подвергаться более той же опасности. Я удаляюсь из этих мест и уже простился с добрыми Шозьер, но я обещал им справиться, есть ли у вас ещё хлеб. (Эти добрые люди часто доставляли мне хлеб). Коли вы нуждаетесь в нем, дайте им знать: они пришлют вам. — "Ах, мне ничего больше не нужно, — отвечала я, — тетушки моей уже нет на свете со вчерашнего дня!" — А вы, живо возразил он, — что вы будете делать? Что станется с вами? — "Я ожидаю своей участи, она известна мне; в эту ночь будут производить обыски; я знаю, что буду арестована". — Как? — "Да, меня предупредили об этом; тюрьмы пустеют, надо же их опять наполнить". — И вы остаетесь на месте? — "Да". — Вы хотите ожидать их спокойно здесь; вы этого хотите? — "Да, я не имею иного желания и не могу дождаться этой минуты". — В таком случае, возразил он, — уж лучше пойдемте со мной! Я вернусь в Фонтэн и отведу вас к тетке Шозьер. — "Нет, сударь, уходите, я не хочу бежать от своей судьбы, я хочу умереть, я хочу последовать за ней: что мне остается на земле? Я желаю смерти"... — А я, сказал он твердым голосом, — не допущу этого; само Провидение привело меня сюда, чтоб исполнить священный долг, и я исполню его волю. Я здесь единственный человек, который знает отца вашего, я последний видел его; я взываю к вам в эту минуту его именем и его властью приказываю вам уйти от смерти, которой вы так желаете. А кто сказал вам, что вы будете иметь счастье умереть? Кто может знать, какая участь ожидает вас в этой тюрьме, куда вы желаете попасть? Вы посвящали все свои заботы тетушке, а кто же станет заботиться о вас? Или вы рассчитываете на наемные услуги, которые даже тетушку вашу не всегда удовлетворяли? Сохраните себя для отца, для братьев, с которыми вы со временем увидитесь. Я требую и приказываю вам их именем встать и последовать за мной! — Он говорил повелительным топом, но я все еще противилась. "Не хочу я жизни, не нужна мне жизнь, уходите! Может быть, у меня уже нет более на свете никого из близких; я вижу ясно перед собой свой путь; Господь мне указывает его и я последую по нем". — Если так, возразил г. Александр, — то и я останусь здесь и на вас надеть ответственность за мою гибель. — При этих словах я встала. "Вы победили, сказала я ему; идем, я не имею права располагать вашей судьбой". Едва только я выразила ему свое согласие, как вошла моя горничная. "Я увожу вашу госпожу, — сказал он ей, — она не остается здесь на ночь". Канта залилась слезами при таком неожиданном известии. — Как! вы ее уводите с собой! воскликнула она, — а что же станется с нами? В эту ночь придут ее арестовать; ее здесь не найдут и нас посадят в тюрьму; ах, оставьте ее!".

Трудно было бы описать выражение, которое приняло лицо г. Александра при этих словах Канта. Сначала это было просто удивление, как будто он ничего не понимал, а затем такая ярость, это он едва мог владеть собой. "Что!! И ты в самом деле так думаешь, несчастная? Как! ведь она последняя из семьи твоих господ, единственная, которая осталась у вас, и ты можешь жертвовать ею, ты, которая должна бы почитать за счастье отдать свою жизнь, чтобы спасти ее; но нет, ты не заслуживаешь такой прекрасной участи, ты не достойна умереть за нее!".

Негодование и справедливый гнев придали такую силу его голосу, что бедная Канта словно окаменела перед этим энергическим человеком. Можно было подумать, что самая жизнь приостановилась в ней на мгновение; она стояла неподвижно, безмолвно, не смея произнести ни одного слова. В эту минуту вошел Форе. Он не расслышал того, что говорил Александр, но до него доносились звуки его возвышенного голоса; поэтому он пришел узнать о причине распри. Г. Александр не дал ему времени даже сделать вопрос и объявил ему повелительным тоном, что он имеет приказ сейчас же увести меня. Старик Форе, исполненный уважения к его мундиру, поклонился в знак согласия и отворил нам дверь. Из всего случившегося било одно ясно: что времени нельзя терять, и я вышла из дому почти не помня себя.

Все это произошло необыкновенно быстро, и я уверена, что мы ложно истолковали мысль Канта, а она не успела даже объяснить ее нам. Я чувствую потребность упомянуть здесь, что эта бедная девушка, хотя очень неприятного характера, но была вовсе не злая, и я не имела никакого основания считать ее враждебной мне. Я все еще думаю, что она тогда приняла г. Александра за то именно, чем он казался, т. е. за настоящего республиканского солдата; добившись от него, чтобы он оставил меня в покое, она вероятно сама намеревалась потом удалить меня из нашей квартиры до того, как придут к ней с обыском.

Должна признаться, что, не желая смущать ее, я никогда не рас прашивала ее об этой минуте помрачения или заблуждения ее встревоженного ума.